понесу. Но это абсолютно ничего не значит».

— А куда мы идем? — спросила Марина.

— Я не знаю, куда ты идешь. Я иду домой.

— Так мы ж его давно прошли дом твой! — засмеялась Марина.

— Действительно, прошли, — растерянно сказал я и огляделся.

Мы стояли возле Петровского садика, и, значит, я даже не заметил, как мы перешли мост через Фонтанку. Ветер с залива почти разогнал облака, и над стеклянным куполом Мухинского училища показалось неяркое осеннее солнце.

— Давай в садик зайдем, — сказала Марина — Посидим на лавочке, поболтаем.

Весь сад был густо усыпан облетевшими листьями. Листья лежали на еще совсем зеленых газонах, на цветочных клумбах, на одиноких пустующих скамейках.

— Хорошо-то как, — сказала Марина. — Листья падают… Шурик, ты любишь осень?

— Терпеть не могу, — сказал я.

— А вот я люблю. Между прочим, Пушкин обожал именно осень.

— Что ты говоришь?! Это ты в «Крокодиле» прочитала?

— Нет, — серьезно ответила Марина. — Это он мне сам сказал. По секрету.

— А-а, теперь понятно, почему об этом знает весь Земной шар.

— Шурик, не будь таким злопамятным, — сказала Марина. — Это тебе совсем не идет.

— А знаешь, — сказал я, — есть такая интересная народная примета: если листья на землю внешней, гладкой стороной падают, то это к очень холодной, малоснежной зиме. А если наоборот, лицом к небу, значит, зима мягкая будет, теплая.

Марина наклонилась и подняла только что упавший оранжевый лист.

— Ну вот. Ожидаются ужасные холода. Так что, Шурик, если ты мне не свяжешь большущий теплый шарф, я заболею и умру. Ты меня слышишь?

— Слышу.

— Хочешь ты, чтоб я заболела и умерла?

— Нет.

— Значит, свяжешь? А?

— Раз обещал, свяжу, — сказал я.

— Молодец, — сказала она и, нагнувшись, заглянула мне в лицо. — А теперь покажи, пожалуйста, еще раз…

— Что показать?

— Ну, как ты… — Марина улыбнулась и потрепала себя за ухо. — У тебя так здорово получается!

При этих ее словах но мне все прямо вскипело и заклокотало. Ну, думаю, сейчас я тебе скажу! Я тебе такое скажу! Я…

И тут, сам не знаю почему, и вдруг вспомнил, как тонкие Маринины пальцы коснулись вчера моего пылающего уха и как изумленно расширились ее огромные зеленые глаза. И вместо обидных, сердитых слов, вот-вот готовых сорваться с моего языка, я вздохнул и сказал:

— Ладно. Смотри.