их в школу, вкладывали внутрь письма, которые писали фронтовикам после уроков, и запаковывали в фанерные ящики. Потом от имени школы все это отправлялось в адрес полевой почты.

И еще помню 9 мая 1945 года. Как только объявили по радио, что война окончилась, все побежали в клуб, который размещался в центре села, в бывшей церкви, хотя никто никого не созывал, никто не приглашал. Все произошло стихийно. Люди привыкли за долгие дни войны держаться друг друга, вместе делить горести и несчастья, видимо, они хотели вместе встретить и радость Победы...

Ральф слушал молча, не переспрашивая и не перебивая. Возможно, ему трудно было представить то, о чем я говорил. Его детство совпало с годами, когда пушки уже молчали, а на немецкой земле рождалась новая демократическая Германия — государство рабочих и крестьян.

Мы встретились с Ральфом еще раз несколько лет спустя, уже в Москве, когда он учился в Высшей комсомольской школе. Он показал мне фотографию сына: весь в него — широколицый, в веснушках, не хватало только очков, которые сам Ральф носил не снимая. Я подумал вдруг: ведь подрастают дети — а некоторые из них даже ходят в школу, — отцы которых уже не знали войны. Как-то незаметно мы перешагнули этот рубеж, который означал, что в нашу жизнь стало входить второе послевоенное поколение. Заметим еще, что всего два года назад последние из тех, кто весной 1945 года видел или слышал залпы победного салюта, как мы говорим в обиходе, «вышли из комсомольского возраста». Вехи, не отмеченные ни в каких календарях, но знаменательные.

Время неумолимо, и 30 лет, минувшие со дня Великой Победы, — срок немалый. Казалось, по объективным законам логики оно должно безжалостно стирать в человеческой памяти печать минувшего, и чем дальше, тем сильнее. Но память неподвластна логике времени. Слишком дорогой ценой оплачена эта победа: 55 миллионов не вернувшихся с полей сражений к родным очагам, из них 20 миллионов — советских людей; около 90 миллионов раненых и калек; тысячи разрушенных и сожженных дотла городов, сел, деревень, только в Советском Союзе 25 миллионов человек остались без крова. А сколько невосполнимых потерь, не поддающихся подсчетам? Сколько было бы создано материальных и духовных ценностей руками погибших, руками их детей, внуков, правнуков, так и не появившихся на свет?! И потери эти, на первый взгляд незримо и не столь явственно, как в первые послевоенные годы, будут давать знать о себе не одному поколению людей.

За шесть лет войны — с 1939-го по 1945-й — люди хлебнули столько горя, что его хватило бы на целые поколения, пережили больше, чем иные в иное время за весь свой век.

Помню скорбные лица чехословацких друзей, когда мы были в Лидице. Сейчас даже трудно представить, что подобное в наш цивилизованный век возможно. Случившееся здесь в июньские дни 1942 года даже не укладывается в человеческом сознании: за несколько десятков минут в огне и дыму пожарища исчез с лица земли огромный — более ста домов! — шахтерский поселок. «Населенный пункт полностью сожжен, 199 мужчин старше 15 лет расстреляны на месте, 184 женщины направлены в концентрационный лагерь Равенсбрюк, 7 женщин — в полицейскую тюрьму в Тирезиеншафт...» — бесстрастно сообщалось в документе, который несколько лет спустя был обнаружен в архивах германской тайной полиции.

Нет, там не было в те дни боевых сражений, линия фронта к тому времени отодвинулась далеко на восток, к Волге. То, что произошло, в приказе Гитлера именовалось «мерами возмездия». Жители этого поселка были «виновны» в том, что многие из них оказались родственниками членов чешского антифашистского легиона и подозревались в содействии партизанам. Когда весной 1945 года советские воины-освободители пришли сюда, их молчаливо встретили лишь несколько чудом уцелевших сосен...

Ныне Лидице, чья судьба сродни белорусской Хатыни, выстроена заново, красивая, благоустроенная, зеленая. Она так и называется — Новая Лидице, чтобы молодые люди знали и помнили, что была когда-то и старая Лидице.

Война оставила на теле земли много ран и шрамов. За 30 лет, минувших со дня ее окончания, большинство их зажило и зарубцевалось. Уже далеко не каждый, даже из воевавших, сможет признать в заросшей выемке где-нибудь на лесной опушке бывший солдатский окоп.

Но тысячи монументов, обелисков, мемориальных досок, воздвигнутых заботливыми руками человека в честь подвигов, так же как и специально оставленные им для потомков живые свидетельства тех военных лет, как, например, Дом Павлова в Волгограде, ставшие символами беззаветной воинской храбрости, многие тысячи ухоженных братских могил, усеявших землю от Подмосковья до Парижа, — это тоже следы войны. И если верить археологам, которые утверждают, что ничто не исчезает бесследно, они долго будут напоминать людям о том героическом времени.

А есть еще более крепкая память — память сердца. Именно она побуждает каждый год юношей и девушек отправляться в походы дорогами отцов, по местам боевой и трудовой славы нашего народа, разыскивать безымянных героев войны. Именно она позвала в этом году миллионы молодых людей не только в нашей стране, но и во многих других братских странах социализма на заводы и фабрики, на поля и фермы, к станкам и машинам отработать и «за того парня», не вернувшегося 30 лет назад с войны. А в день 30-летия Победы память сердца привела нас с живыми цветами к могилам наших отцов, старших братьев и сестер, отдавших свои жизни за то, чтобы жили мы, заставила нас низко, в пояс, поклониться поныне живущим героям.

Кое-кто из наших явных и скрытых врагов, которых еще немало, предпочли бы, чтобы эта память притупилась. «Спустя 30 лет, — писал, например, некий Карл Штрем на страницах выходящей в Гамбурге ультраправой газеты «Вельт», — ни одного человека, ни один народ, ни одно государство нельзя отождествлять с прошлым». А посему, если следовать логике «Вельт», какой смысл ворошить это прошлое? Зачем, мол, вспоминать, что именно гитлеровский фашизм ввергнул человечество в пучину самой разрушительной из всех войн, какие только знала история? Стоит ли вновь вытаскивать на свет преступления нацистов — пытки, злодеяния, убийства, массовые истребления людей, напоминать о местах, где они совершались, таких, как Заксенхаузен и Дахау, Бухенвальд и Освенцим, Треблинка и Майданек, Равенсбрюк и Варшавское гетто, Лидице и Хатынь?

Выходит по «Вельт», что и нынешней советской молодежи нельзя отождествлять себя с теми, кто поднял над рейхстагом Красное Знамя Победы. С ее страниц так и утверждается: «обращение к славным делам отцов» — лишь «искусственный мир иллюзий», а «попытка увековечить победу 1945 года