погасить Луну.

Кроме того, он начал проводить все больше времени в тех немногих частях их многокомнатного дома, где Эланор еще не восстановила протореальность, главным образом потому, что изготовление многого, ими заказанного, требовало времени. Он исследовал управление домом и узнал коды, с помощью которых можно было по желанию включать и выключать аппараты реальности. В увешанной гобеленами комнате с длинным дубовым столом, вазой с гортензиями, светлыми занавесками, колышущимися под легким бризом, достаточно было сделать нужный жест, всего лишь щелкнуть пальцами, чтобы она завибрировала и исчезла, сменившись стенами с заплесневелой штукатуркой. Кожу слегка покалывало — напоминание об отключившемся энергополе. Секунда — и все исчезло. Только протореальный вид за окном оставался таким же. А теперь — щелк! — и все вернулось, даже гнусная ваза. Гнусные цветы.

В этот день Эланор нашла его там. Густав услышал ее шаги на лестнице и понял: она изобразит изумление, что он не у себя в студии.

— Так вот ты где! — сказала она, словно слегка запыхавшись на лестнице. — А я думала…

Наконец, почесав зудящий, словно от щекотки, лоб, Густав щелкнул пальцами. Эланор и вся комната, стол, цветы, гобелены замерцали и исчезли.

Он подождал — несколько ударов сердца… нет, он действительно не знал, как долго. Бриз по-прежнему врывался в окно. Энергополе тихонько гудело в ожидании следующей команды. Он щелкнул пальцами. Эланор и комната возникли снова.

— Я думал, ты это предусмотрела, — сказал он. — Мне казалось, о себе ты позаботишься больше, чем о мебели.

— Я могла бы, если бы захотела, — ответила она. — Я не думала, что мне это потребуется.

— Да. То есть ты ведь можешь просто отправиться куда-нибудь еще, так? В какую-нибудь комнату в этом доме. В какое-то другое место. На какой-нибудь другой континент.

— Я повторяю и повторяю — это вовсе не так.

— Знаю, знаю. Сознание хрупко.

— И мы, в сущности, не такие уж разные, Гус. Я сделана из случайных капелек, удерживаемых силовым полем, но что такое ты? Подумай немножко. Ты состоишь из атомов, а они — всего лишь квантовые проблески в пространстве, частицы, которые и не частицы вовсе…

Густав уставился на нее. Он подумал — не мог не подумать, — что в прошлую ночь они занимались любовью. Просто два по-разному созданных призрака. Переплетенные, слитые воедино… наверное, она подразумевала именно это.

— Послушай, Гус, дело не в том…

— А что тебе снится по ночам, Эланор? Чем ты занимаешься, делая вид, будто спишь?

Она яростно взмахнула руками, и Густав почти узнал в этом жесте прежнюю Эланор.

— Чем, по-твоему, я занимаюсь, Гус? Пытаюсь сохранить человечность. Ты думаешь, это легко — вот так за нее цепляться? Ты думаешь, мне нравится смотреть, как ты мерцаешь и исчезаешь всякий раз, когда переступаешь границу полей? Ведь мне это представляется именно так. Иногда я жалею, что…

Тут Эланор умолкла, сверкая на него изумрудными глазами. Продолжай! Густав поймал себя на том, что мысленно подстегивает ее. Скажи это — ты, фантом, тень, привидение, призрак. Быть может, жалеешь, что просто не умерла? Однако она отдала какую-то свою внутреннюю команду — выключила комнату и исчезла.

* * *

На следующей неделе у них постоянно кто-то гостил, и Эланор с Густавом проводили почти все время в обществе мертвых и живых. Все старые друзья, все старые шутки. Густав, как правило, перепивал и начинал волочиться за женщинами-призраками, поскольку решил, что раз уж он сжимает в объятиях нанокапельки в одной конфигурации, то почему бы не попробовать в другой? Почему, черт побери, размышлял Густав, живые с такой неохотой расстаются с мертвыми, а мертвые — с живыми?

В те немногие часы, которые они тогда проводили вместе и наедине, Эланор и Густав подробно обсуждали планы путешествий. Предполагалось, что они (точнее, Эланор, благодаря своему кредиту) закажут корабль, парусник, традиционный во всех отношениях, только парусами будут служить огромные энергорецепторы, а рангоутом — структура аппарата реальности. Вместе они избавятся от всего этого и поплывут по протореальному океану, возможно, даже до самого Таити. Бесспорно, Густава заинтересовала идея вернуться к художнику, который теперь казался ему первоначальным источником его творчества. Несомненно, его настроение было достаточно угрюмым и мизантропическим, чтобы отправиться, куда глаза глядят, как когда-то поступил замученный нищетой, отчаявшийся Гоген в поисках вдохновения в Южных Морях, где затем нашел смерть от сифилиса. Но они ни разу не заговорили о том, каким окажется Таити. Конечно, там не будет туристов — кто теперь, кроме эксцентричных чудаков, обременяет себя протореальными путешествиями? Густав тешил себя мыслью, что там не будет высоких безобразных зданий и огромных реклам кока-колы, которые он увидел на старинной фотографии столицы Таити. Возможно — кто знает? — там даже не будет никаких аппаратов реальности, пауками притаившихся в тропических лесах и на пляжах. Понятное падение рождаемости к настоящему времени, конечно, привело к тому, что аборигенов там осталась горстка, и они вернулись к тому образу жизни, которого Кук, Блай и все прочие — включая даже Гогена с его живописью, мифами и сифилисом — их лишили. Вот таким Густав хотел оставить Таити.

В их дом на обрыве пришла зима. Гости отправились восвояси. Ветер гнал по океану белые гребни. У Густава появилась привычка, которую Эланор игнорировала — он почти отключал отопление, словно ему требовались холод и сырость, чтобы дом казался реальным. Таити, их парусный корабль оставались в неизмеримой дали. Не было никаких решительных объяснений — ничего, кроме постепенного отчуждения. Густав оставил попытки заниматься любовью с Эланор, как оставил попытки ее писать. Они держались дружески и приветливо. Словно ни ему, ни ей не хотелось загрязнить память о чем-то, что когда-то было чудесным. Густав знал: Эланор тревожит то, что он не принимает мер против накапливающихся признаков старения, и его отказ обзавестись библиотекарем, и даже его настойчивые попытки продолжать писать, которые, казалось, только ввергали его в депрессию. Но она ни разу ничего не сказала.

Они согласились расстаться на некоторое время. Эланор намеревалась исследовать чистую виртуальность, а Густав — вернуться в протореальный Париж и попытаться вновь обрести способность творить. Вот так, обмениваясь обещаниями и зная, что не сдержат их, Густав и Эланор наконец расстались.

* * *

Густав задвинул свою незаконченную «Олимпию» назад, к другим холстам. Он поглядел в окно и по свечению в промежутках