Марина. Но Виталий Васильевич боялся не нехватки рук, и не то чтобы он не любил когда умирали его больные. А кто любит? Просто он умирал вместе с ними. Умирал от боли, от бессилия, от безысходности. От какой-то детской обиды, когда старшеклассник отбирает у тебя обеденный полтинник, и ты ничего не можешь сделать. Потому что он сует тебе под нос здоровенный прокуренный кулак с желтыми от "примы" ногтями и говорит словами Саида: "Не говори никому. Не надо".

Самое странное, что долгое время ничего подобного не было. Он работал нормально. Трудился в общей реанимации, спасал, кого мог спасти, пытался спасти безнадежных, гонял родственников в поисках крови, плазмы и дефицитных препаратов. Дневал и ночевал с переломанными в автокатастрофах больными. Выхаживал, сдавал регулярно кровь. И довольно спокойно воспринимал смерть, когда вроде бы все сделано и больше ничего уже не сделаешь. Как вдруг что-то неожиданное случилось — он начал физически ощущать умирание каждого своего больного, а потом и не только своего, а всех, какие поступали в отделение. Достаточно было Кабанову заглянуть в палату, где лежит умирающий, чтобы включиться, а потом и краем уха услышать о таком.

Он не сразу понял, что происходит. Ходил к другу-психиатру, рассказал о своих ощущениях. В беседе вдруг вспомнил, что даже, когда они с напарником делили ночь, чтобы в часы затишья подремать часок-другой, он в полусне, а иначе спать на дежурстве невозможно, определял момент смерти. Напарник проводил реанимацию вдвоем с медсестрой, и в дополнительных руках необходимости не было, поэтому, заботясь о коллеге, никто Кабанова не будил. А тот просыпался и сидел, скорчившись на диване, пока в палате "качали" больного, в какой-то момент вдруг становилось спокойно и легко, в глуцбине груди будто образовывалась пустота, и Виталий Васильевич понимал — все кончено. Реанимационные мероприятия оказались неэффективны. Из-за этого и перевелся, в конце концов, доктор Наф-Наф в кардиореанимационное отделение. Больных поменьше и умирают реже. Но большого облегчения он не получил. Странное его заболевание прогрессировало. Когда в новостях сообщали, что где-то произошла катастрофа или теракт и погибли люди, он воспринимал это как снежную лавину, волна душевной боли выводила из себя. Землетрясение в Спитаке, чуть не убило его. Когда диктор сообщил о катастрофе, Кабанов, был на профессорском обходе в толпе студентов, интернов и аспирантов. Вся эта толпа вошла в палату, и не успели больные выключить радиоточку, как новость будто гром среди ясного неба обрушилась на доктора. Никто ничего не понял. Кабанов, за доли секунды понявший и почувствовавший боль и ужас тысяч погибающих людей, потерял сознание и грохнулся посреди палаты. Потом он неделю сидел на бюллетени. Он рискнул рассказать о своей болезни приятелю и тот посоветовал использовать старое средство. "выпей водки, — сказал он. Помнишь, как в "Хануме"? Ходит грузин по сцене с кувшином и говорит: "пей вино и все пройдет". Вот и пей." Водки не оказалось, талоны были давно отоварены или сменяны на что-то. В общем, Кабанов, взял у старшей сестры стакан спирта, дома, пока семья отдыхала на даче, развел его и, когда накатило в очередной раз, жахнул, закусив по совету старших соленым огурчиком с куском сала, положенного на кус бородинского хлеба. Ничего не произошло. Потом Кабанов утратил ощущение своего здорового тела, а все чувства умирающих больных сохранились, он принял еще дозу, надеясь, что, наконец сознание среагирует на спирт. Среагировал организм. Кабанов обнаружил себя под утро лежащим возле унитаза, дрожащим, потным с гудящей головой и ясной памятью. Он помнил все, он видел себя как бы со стороны. Ничего не мог сделать, тело его двигалось по кухне, потом ползло в туалет, и освобождало желудок от принятого яда. А Кабанов-сознание, видя эти телесные муки, усмехался над собою — дураком, горько мучаясь от всей известной боли. И отрезвев, он забрался под одеяло, и выл "за что мне это? За что?" Потом, уже пошел к однокашнику-психиатру, и тот ужаснулся, помня того еще Кабанова — студенческого, увидев бледную небритость и ввалившиеся горящие глаза, в которых билась боль сотен, а может быть тысяч людей. Они сидели, разделенные столом, психиатр, никак не понимающий проблемы Виталия Васильевича, рекомендовал попринимать разные психотропные препараты. А Кабанов качал головой. В конце концов психиатр, то ли отчаявшись, то ли вдруг осененный новой идеей, предложил:

— А давай-ка, попробуем отыскать причину. Или хотя бы определить момент, когда это началось? Может, мы сможем найти способ помочь тебе? Применим, так сказать, психоанализ?

Кабанов пожал плечами. Давай.

Они долго сидели, разбираясь, вспоминая спускались во времени, и вдруг Кабанов сказал:

— Ты знаешь, пожалуй, из наиболее памятных событий того года был вечер встречи выпускников в школе. это важно?

Психиатр, в свою очередь, пожал плечами,

— Важным может оказаться все. Вспоминай, что было на вечере? Подробно. С кем встречался, о чем говорили? Как прошел вечер?

Кабанов задумался. Двадцать лет прошло после выпускного. Он ни разу не приходил в свою школу. Он ее не любил. Он не любил и любил. Как нельзя не любить место которому отдал годы, как нельзя не любить людей с которыми жил, учился. Наконец он сказал:

— В общем, ничего особенного. Из всего нашего класса пришло человек десять-одиннадцать. мы были десятым выпуском этой школы. На вечер встреч пришло больше девчонок. У меня с ними никогда проблем не возникало, — он усмехнулся. — а из ребят?.. только Геша Никулин, да Серега Крылов.

— А остальные?

— А остальных не было. — Кабанов, нервно размял пальцы. — никого не осталось.

— Как это, не осталось? — Психиатр заинтересованно наклонил голову, и в нем сразу проявилось что-то от внимательной собаки. — А где же они?

— Кто где. Я ведь тоже тогда спрашивал. И вышло что-то необычное. Из четырнадцати парней нашего класса в относительном порядке оказались только трое, я, Никулин и Крылов. А остальные одиннадцать… вот по пальцам: Маринин, Осипов, Дроздов — сидят с разными сроками. Заварзин, Свиридов — погибли в Афгане, Корнеев в доме инвалидов без рук, тоже после Афгана, Карпов и Орлов — пропали без вести. Причем не на войне, заметь а тут уже после службы. Самсонов и Конюхов — спились, один умер от цирроза, второй замерз зимой, подобрали мертвым уже. Валуев — сейчас дома с переломом позвоночника, упал по пьянке с третьего этажа. Вот все одиннадцать.

— Ты сказал, — с девчонками у тебя проблем не возникало, надо полагать — с мальчишками возникало? Какие проблемы?

Кабанов напрягся, нахмурился.

— Проблемы? Это можно