Некрасова Наталия Повесть о последнем кранки

I. КИМ

Я хочу рассказать о своем господине и покровителе. О своем, как бы самонадеянно это не звучало, друге и наставнике. Об Эмрэге-кранки. Я не так долго прожил в его доме, но мне хватило времени, чтобы полюбить этого человека — именно человека, что бы ни говорили о кранки. Не знаю, насколько много мне удалось узнать об этом народе, но этого вполне достаточно, чтобы подвигнуть меня написать повесть о своей жизни, из которой всего несколько лет я прожил среди кранки, но именно эти годы я и считаю своей настоящей жизнью. Мне не так еще много лет, и я, надеюсь, смогу прожить достаточно долго, чтобы увидеть завершение тех деяний, начало которых я узрел в доме моего господина и друга.

Повстречался я с ним поздней весной 2347 года от Сошествия. Тот год я хорошо запомнил — меня выгнали из Инерского университета с богословского факультета за непотребное поведение. Этого и следовало было ожидать. Я не слишком-то хотел учиться на богослова, да и было мне всего девятнадцать лет. Учился я, впрочем, неплохо, благодаря своей великолепной памяти. Все наше учение большей частью заключалось в зубрежке, потому я без труда постигал сию науку. Но когда дело дошло до элоквенции, риторики и логики, вот здесь стало хуже. Наверное, потому, что во мне сидел злой дух противоречия. Меня тянуло на спор даже тогда, когда приходилось отстаивать заведомо неверное утверждение. Это все моя драчливая натура. Как говорили приятели-студенты, я был просто создан для неприятностей. Я искал их везде, и находил даже тогда, когда не искал. Это, однако, терпели, поскольку мой дядя, который после смерти моих родителей от зловонной лихорадки забрал меня к себе, был очень богат, хотя и незнатен. Но терпению есть предел, и когда дочка декана вдруг потеряла невинность, а слухи приписали это мне, на мою бедную голову обрушились все громы и молнии. Хотя доказать никто ничего не мог, а сама девушка упорно отрицала близость со мной, как и я, впрочем, меня выгнали. В Инере мне было больше нечего делать. Домой ехать тоже не хотелось — я знал, что дядюшка, отчаявшись перевоспитать меня, скорее всего насильно женит меня на одной из своих постных дочек и заставит заняться семейным делом, а именно торговлей пряностями. Хуже всего, что меня могли принудить к этому по закону — я был единственным отпрыском мужеска пола в нашей семье, а отец мой был старшим в роду. Я же этого до тошноты не хотел.

Итак, я оказался выброшенным в жизнь, как щенок в реку. По счастью, мой дядюшка был человеком достаточно известным, чтобы один из инерских купцов нанял меня охранять свою персону и свое имущество — не только за счет солидной репутации моего дядюшки, но и из-за моей собственной славы изрядного драчуна. Что же, кормили меня вдоволь, платили неплохо, жил я в доме у самого господина Ганила, так что все было как нельзя лучше. Одно только было плохо — у него тоже были хорошенькие дочки и пылкая женушка. Короче, меня выгнали и отсюда. И вот, с несколькими серебряными монетами в кармане, я покинул славный вольный город Инер и пошел на север, в королевский город Тан. Он и в те времена был славным городом с двумя большими ярмарками — зимней и летней. Я мог бы отправиться с купеческим караваном, но мне было нечем платить, а в охрану наняться было непросто, особенно после того, как меня с позором выставил Ганил. И решил я идти пешком в королевский город Тан, богатый и многолюдный, где, говорят, найти работу нетрудно, а жизнь дешева. Меня не беспокоило то, что дорога шла по местам, где частенько пошаливали разбойники. Им достаточно купеческих караванов, а нищий студент — не добыча для них. У меня был только я сам, да мой верный длинный кинжал. Оружие доброе, но недорогое. Кроме того, был я зол на жизнь и не позавидовал бы тому, кто захотел бы напасть на меня, а драться я умел. Временами я подумывал — а не податься ли мне самому в разбойное братство? Может, так бы и случилось, если бы на десятый или одиннадцатый день моего пути судьба не свела меня с Эмрэгом-кранки.

В тот день у меня вышли все деньги. Я еще мог оплатить свой скромный ужин на постоялом дворе, но спать пришлось бы под открытым небом. Я решил, что раз до Тана остался всего один переход, то можно и потерпеть. Лучше приберечь последние медяки на первое время в городе. Я решил прошагать в тот день как можно больше. Когда начало заметно смеркаться, я уже был довольно далеко от постоялого двора. Дорогу стало затягивать прозрачным туманом от ближней реки. Место было сухое, сосновое, да и дождей в ту весну было мало, так что можно было заночевать в каком-нибудь овражке, не опасаясь ни сырости, ни комаров. Я было стал подыскивать место для ночлега, когда сзади послышался топот копыт. Я быстро шмыгнул в придорожные кусты, упал наземь и притаился. Почти сразу же откуда-то спереди послышался тихий свист. Мне оставалось только надеяться, что меня не заметили. Я лежал тихо-тихо и наблюдал за тем, что происходило на дороге. Сначала из-за поворота вылетел всадник не то на вороном, не то на караковом коне — в сумерках масть было не разобрать. Меня удивило то, что у него на голове была странная шапочка — или маленький шлем? — с высокими крыльями. Я такого раньше никогда не видел. Потом спереди на дорогу высыпали человек десять, всадник попытался повернуть коня, но его уже окружили, стащили вниз. Конь умчался, хотя его и пытались поймать. Какое-то время на земле возилась куча мала. Затем один из людей приказал оставить упавшего. Толкнул неподвижное тело ногой, наклонился, обшарил мертвеца, выругался, не отыскав, видимо, чего-то нужного ему. Затем велел забрать у убитого все ценное и раздеть до исподнего.

— Пусть спишут на Анайге, — услышал я. Я уже знал, что это известный в здешних краях предводитель разбойничьей шайки. Вот тут мне стало страшно. Разбойники могут оставить свидетеля в живых. Эти — нет. Но, видимо, их предводитель торопился, да и лесовики из них были никудышные, раз меня проследили. Они ушли и не стали разыскивать меня. Я еще некоторое время полежал в кустах, затем потихоньку выбрался на дорогу, сам не знаю чего ради. Мне было одновременно страшно и любопытно. Склонившись над трупом, я вдруг увидел, что человек-то еще жив. Он дышал — еле заметно, но дышал. Наверное, было глупо вмешиваться в это дело, но я не раздумывая оттащил его с дороги и, пока день еще не угас окончательно, занялся его ранами. Я не хотел разводить огонь, раз тут такие дела творятся. У него, похоже, было сломано ребро и были две глубокие раны на боку и груди, если, конечно, не считать синяков по всему телу. Тут я пожалел, что учился не на медицинском