- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (146) »
М.М.ПРИШВИН ДНЕВНИКИ 1918 1919
СОДЕРЖАНИЕ М. М. Пришвин. ДНЕВНИКИ 1918............................................. 3 1919............................................. 287 Комментарий........................................... 475 Указатель имен......................................... 542
[Петроград] 1 Января. Встретили Новый Год с Ремизовыми[1]: их двое и я, больше никого. На дворе стужа ужасная. Мучительно думать о родных, особенно о Леве ничего не знаю[2], никаких известий, и так другой раз подумаешь, что, может быть, и на свете их нет. И не узнаешь: почты нет, телеграф только даром деньги берет. Эпоха революции, но никогда еще люди не заботились так о еде, не говорили столько о пустяках. Висим над бездной, а говорим о гусе и о сахаре. За это все и держимся, вися над бездной. Марья Михайловна сказала: — Сегодня ночь опять звездная, опять много потеряется тепла через излучение в межпланетное пространство, и завтра мороз, вероятно, еще будет крепче. Мне понравилось, как вчера в трамвае одна молодая дама, увидав объявление о бал-маскараде, гневно сказала: — В такое время, негодяи, о каких-то балах думают, нашли время! С Новым Годом поздравляемся иронически и не знаем, что пожелать, говорим: — С Новым счастьем! [Тюремный дневник] [Без даты.] Тюремной невестой мне досталась барышня из обсерватории[3], я спросил ее через решетку: «Как звезды?» Она ответила: «Звезды сегодня большие, все небо открыто, за ночь много потеряется тепла через лучеиспускание в межпланетное пространство, и завтра будет сильный мороз». Двенадцать Соломонов[4] нашей редакции, запертые в тюрьму в часы, когда они пишут обыкновенно статьи, — вскакивают с коек и вместо писания начинают между собой политический разговор о фундаменте власти и увлекают с собой в политику энтомолога, музыканта, собирателя византийских икон и разных чиновников-саботажников: из банка, из министерства. Двенадцать Соломонов редакции нашей газеты со всеми хроникерами, корректорами, конторщиками редакции и типографии и со всеми случайными посетителями редакции и даже теми, кто зашел в контору газету купить, — были внезапно арестованы в 3 часа дня 2-го января. Во время ареста три присутствовавшие в редакции члена Учредительного Собрания сказали: — Мы члены Учредительного Собрания. И про меня кто-то сказал: — Это известный писатель! Арестующий комиссар ответил: — С 25-го числа это не признается. Нас привели на Гороховую, № 2, и, поставив в углу комнаты трех мальчиков с ружьями, оставили часа три сидеть на лавочках друг против друга в полутьме. Потом стали одного за другим вызывать, мы думали, к допросу, готовились, сговаривались, кому за кем выходить. Я был один из последних и, надев пальто, в сопровождении конвойного пошел по длинному коридору. Где-то в извилине коридора меня остановил какой-то комиссар, записал мое имя и попросил вывернуть карманы. Ощупав всего, он меня отпустил, и конвойный повел дальше, и, наконец, я почувствовал: вот эта последняя дверь, вот где трибунал. Изумленный, я остановился на пороге, передо мной сидели все мои прежние товарищи по редакции и все смеялись. И скоро я смеялся вместе с ними, когда вскоре вошел следующий за мной арестованный. Похоже было на игру в жмурки или как песочные часы пересыпают из одного яичка в другое. Мы проголодались и потребовали у стерегущего нас воды и хлеба. — Я спрошу, — сказал стерегущий. И удалился. Вернувшись, он объявил: — Сейчас вас отвезут в тюрьму, там вы получите воды и хлеба. Скоро двух членов Учредительного Собрания отдельно увезли в Петропавловку, а нас пятерками в грузовике назначили ехать в пересыльную тюрьму. В грузовике перед отправлением наши конвойные-латыши затеяли спор о том, где находится пересыльная тюрьма, и, не выяснив хорошо это, поехали, всюду спрашивая у прохожих, где находится тюрьма пересыльная. По пути один из нас завел с латышами разговор — очень длинный, и тут мы узнали, что на Ленина было покушение и мы обвиняемся в соучастии ниспровержения существующего строя. Весь длинный разговор нашего товарища с латышами в заключение выразился ими такою фразой: — Если бы Керенский теперь продолжал властвовать, то мы бы теперь, наверно, лежали в земле, а нет его, и мы вас, товарищи, везем в тюрьму! — Приехали, товарищи! — сказал шофер. Но политический разговор с латышами еще был в большом напряжении, и еще несколько минут, совсем забыв о тюрьме и о своей роли, у ворот они вели с нами горячий спор о бабушке[5]. — Мы, — говорили они, — уважаем бабушку за прошлое, но жизнь есть эволюция, сегодня ты признаешь одно, а завтра другое. В канцелярии тюрьмы нас всех записали и отвели в камеру, где большое общество интеллигентных людей, истомленных скучным сидением, радостно приветствовало «Волю народа». 2-го числа Нового Года трамваи не ходили, я поколебался, идти мне в редакцию хлопотать о выпуске литературного приложения к «Воле Народа» или махнуть рукой: кому теперь нужно литературное приложение! Мороз был сильный, раздумывать некогда — побежал и довольно скоро прибежал в редакцию. Там сидели солдаты с ружьями, и два юнца-комиссара жестоко спорили между собой, кого арестовывать, всех или не всех. Ордер у них был арестовать всех подозрительных. — Я не подозрительный, — горячо говорил член Учредительного Собрания. И про меня кто-то сказал: — Это писатель! Арестующий комиссар ответил: — С 25-го числа это не признается. И потребовал мой портфель. Я сказал, что портфель наполнен рукописями поэтов и писателей и передать их не могу. Я не член Учредительного Собрания, не член партии, даже не член редакции, в чем же мог выразиться мой пафос, как не в защите Литературного портфеля. И я его защищал: — Я не дам! И добился того, что его решили оставить при мне, но приложить печать к застежке. Сургуча не было, взяли свечу и накапали и загадили портфель. — Товарищ! — начал говорить капавший. Я сказал: — Вам я не товарищ: вы раб, а я господин. Я хотел этим сказать, что насильник, по моим взглядам, есть раб: взявший меч от меча и погибнет. — Вы раб, а я господин! На это комиссар ответил: — Так я и знал, что вы настоящий буржуй! И отобрали у меня портфель со всеми стихами и рассказами. В этом и ужас: мы не понимали друг друга. 4 Января. Вчера выпущен продовольственный диктатор — бухгалтер Государственного банка Писарский. Сегодня продовольствие несколько расстроилось. Сельский учитель, вывезенный из недр Псковской губернии за
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (146) »