Жозе Родригеш Душ Сантуш «Кодекс 632»

Флорбеле, Катарине и Инес, трем главным женщинам в моей жизни

Правда — дочь времени.

Сенека. О гневе

Предуведомление

Все книги, рукописи и документы, упомянутые в этой книге, подлинны. Включая Кодекс 632.

ПРОЛОГ

Четыре. Старый ученый не знал, не мог знать, что ему осталось жить ровно четыре минуты. Двери лифта были открыты, и он нажал кнопку «12». Лифт поднимался, а его пассажир в это время изучал свое отражение в зеркале. Настоящая развалина; на макушке огромная лысина, над ушами и на затылке еще осталось немного волос. Редких, белых как снег, как жидкая бородка, обрамляющая худое морщинистое лицо. Оскалившись, он смотрел на кривые, желтые зубы курильщика, среди которых выделялись удивительной белизной два только что вставленных искусственных резца.

Три.

Приглушенный звон возвестил о том, что лифт достиг двенадцатого этажа, и человеку пора шагать дальше, навстречу собственной смерти, а машине — отправляться за другими пассажирами. Старик вышел в коридор, повернул налево, полез в карман за ключом; он не без труда отыскал пластиковую карточку с логотипом отеля на одной стороне и темной полосой на другой; магнитный ключ. Старик вставил ключ в электронный замок, дождался, пока зажжется зеленый огонек, повернул ручку и вошел в номер.

Две.

Кондиционер обдал его струями бодрящего холодного воздуха, необыкновенно приятного после уличной духоты. Старик открыл маленький дребезжащий холодильник, достал банку сока и подошел к широкому окну. Он с легкой грустью окинул взглядом старые кварталы Ипанемы; прямо напротив гостиницы располагалось белое пятиэтажное здание, жаркие лучи предзакатного солнца играли на бирюзовой глади бассейна, манящей и прохладной.

Чуть поодаль высилось другое здание с широкими балконами, заставленными шезлонгами и креслами; его массивные стены отделяли настоящие джунгли от бетонных, серое от зеленого. Спаситель парил над бездной, утопая ногами в облаках и широко раскинув руки, словно хотел обнять весь город с высоты Корковадо.

Одна.

Старый ученый поднес бутылку к губам, с наслаждением чувствуя, как сладкая ледяная влага освежает пересохшее горло. Манговый сок был его любимым напитком, сахар смягчал вязкую горечь тропического плода; это был чистый сок, без капли воды, выжатый всего час назад, концентрированный, густой, с терпким вкусом. Старик пил маленькими глотками, растягивая наслаждение. Сделав последний глоток, он открыл глаза, чтобы посмотреть на сверкающую голубизну бассейна. Это было последнее, что он видел в жизни.

Боль.

Все существо старика внезапно охватила страшная боль; он согнулся пополам, корчась в конвульсиях. Боль сделалась непереносимой, но все равно продолжала расти, усиливаться, терзать каждую клеточку его тела.

Пока не заполонила весь мир.

I

— Уверена? Будешь тосты с маслом?

— Угу.

— Опять?

Томаш вздохнул. Он молча смотрел на дочь, словно от возмущения потеряв дар речи. Но девчушка закивала головой, с олимпийским спокойствием игнорируя отцовское настроение.

— Угу.

Констанса неодобрительно поморщилась.

— Брось, Томаш, пусть ест, что хочет.

— Нельзя ведь все время питаться одним и тем же, — запротестовал он. — Тосты с маслом, тосты с маслом, тосты с маслом, и так каждый божий день! — Томаш сопроводил слово «каждый» выразительной гримасой. — Меня уже тошнит от их запаха.

— Ну да, она такая, что же тут поделать?

— Я понимаю, — поморщился Томаш. — Но ведь разок можно уступить хотя бы для разнообразия? — Он поднял указательный палец. — Хотя бы один раз в жизни. Один. Больше не надо. Всего один.

Воцарилась тишина.

— Хочу тосты с маслом, — повторила девочка.

Констанса достала из пакета два ломтя хлеба и положила в тостер.

— Сейчас, Маргарита. Будут тебе тосты, малышка.

Отец семейства с горестным вздохом отвернулся.

— Помимо всего прочего, она ест как поросенок. — Он тряхнул головой, стараясь справиться с раздражением. — Вылитая хрюшка, вечно вся измажется до самых бровей. И все вокруг измажет.

— Ну что же тут поделать!

— Но так быть не должно, — покачал головой Томаш. — Нельзя во всем ей потакать. Так мы ничего не добьемся.

Женщина подогрела в микроволновке молоко, добавила в него две ложки шоколадного порошка и две ложки сахара, перемешала и поставила на стол. Через пару минут тостер приветливо звякнул, сообщая, что хлеб готов. Констанса извлекла поджаренные тосты, щедро смазала маслом и протянула дочке, которая тут же принялась кусать бутерброд, по обыкновению, маслом вниз.

— М-м-м, вкусно, — сказала Маргарита, смакуя теплые тосты. Притянув к себе чашку, она отхлебнула изрядное количество какао; над губой немедленно появились коричневые усы. — О-о-очень здоово!

Через десять минут отец с дочерью вышли на улицу. Утро выдалось неприятным, промозглым, северный ветер заставлял ежиться от холода и поднимать повыше воротники пальто; на капоте автомобиля поблескивали дождевые капли, асфальт был усыпан мокрой листвой; похоже, ночью прошел ливень, и теперь на оконных стеклах поблескивали водяные дорожки, а улицы превратились в ручейки, стремительно сбегавшиеся к большим лужам.

Томаш держал в одной руке портфель, а другой сжимал ручку дочери. Маргарита, одетая в юбку цвета морской волны и темно-синий пиджачок, гордо несла на плечах ранец. Отец открыл дверь белого «Пежо», устроил девочку на заднем сиденьи, положил рядом ее ранец и свой портфель и уселся за руль. Надо было торопиться: дочка уже опаздывала в школу, а ему самому предстояло преодолеть не одну утреннюю пробку, чтобы попасть в университетскую аудиторию в самом центре Лиссабона.

На светофоре Томаш бросил взгляд в зеркало заднего вида. Маргарита жадно вглядывалась в утреннюю суету за окном матово-темными раскосыми глазищами. Томаш смотрел на дочь словно впервые: необычный разрез глаз и гладкие черные волосы, словно у китайской куклы. Другие скажут: ненормальная. Ну да, так оно и есть. Не он ли еще совсем недавно с легкостью бросал это слово, завидев такого ребенка где-нибудь на улице или в супермаркете? Ненормальные. Имбецилы. Умственно отсталые. До чего странной порой бывает ирония судьбы!

Память перенесла Томаша на девять лет назад, в то весеннее утро, когда, насмерть перепуганный и полный радостного возбуждения от мысли, что сделался отцом, он спешил в роддом. Ворвался в палату с букетом маргариток для жены и впервые увидел лежавшую в колыбельке