кристаллической дифракционной решеткой, отбирающей определенные виды излучения, и детектором, регистрирующим импульсы, исходящие от объекта излучения. Все это, плюс сам объект излучения, будь то вода, фальшивая банкнота или речной песок, должно было иметь взаимное расположение. Вот и все; мысль была, конечно, хорошая, она даже вполне тянула на изобретение. Но приди она в голову не Веселухе, а кому-нибудь другому, нечего было бы про нее говорить.

- Записывать! - скомандовал громким шепотом Михаил Николаевич Рябинин, лучший друг Веселухи, - записывать, тять перетять, ыть твою ллять! Где бумажка! Карандашик! Писать давай!

- Зачем писать, - хрипло отозвался Веселуха, - они шептались, чтобы не разбудить многочисленных детей Рябинина, а также жену и тещу, спавших тут же, - давай сначала дернем по маленькой.

- Нет, давай писать! - голос Рябинина сорвался на суворовского петуха. - Пор-рядок должен быть, сять-пересять!

- Писать не будем, - пререкался Веселуха, - в Англии конституция неписаная, и вообще, все хорошее - неописуемо, а мысль изреченная есть ложь. Вот ты напишешь, и главное мы потеряем.

- Что же надо сделать, чтобы его не потерять? - ядовитым шепотом осведомился Рябинин.

- Закрепителя дернуть! - просипел Веселуха.

Рябинин выпустил изо рта клуб дыма и потушил окурок о купидона, голубевшего во мраке на столе. Он жил в большой комнате на шестом этаже в старом доме, а кресло, в котором теперь сидел Веселуха, было еще старее, чем дом, - в том кресле сидел еще предок Рябинина, угодивший при Бироне на плаху "за справедливый нрав" (за интриги и заговоры).

- Ты оффуел, - зловеще прошипел Рябинин, шаря по столу обеими руками в поисках карандаша и бумажки. - Тебя Родина не простит!

- Мастерство не пропьешь, - возразил Веселуха.

Наконец, искомый карандашик был обретен; Рябинин стиснул его и принялся при неверном свете фонаря, на подоконнике, заносить концепцию Веселухи на бумажку. Так прошло десять минут; потом Рябинин вгляделся в написанное и чертыхнулся.

- Ну че, не нравится? - ехидно прошелестел Веселуха из недр кресла. - Я предупреждал, что так будет. Давай, неси закрепитель.

Рябинин ничего не ответил; он молча встал; пятеро детей, теща и жена посапывали в разных концах комнаты.

Поутру Рябинин долго будил заспанных детей и обливался с ними холодной водой. Он воспитывал их по-суворовски: учил, где какой музей и памятник, а за промахи бил липовой ложкой по лбу. Потом он тяжело вздохнул и прошел в кабинет.

В кабинете стлался слоями синий дым; Ян Владиславович сидел в кресле, утомленный, и пил темное пиво. Рябинин опять смущенно вздохнул и сел рядом.

- Ну, это, в общем, - сказал он. - Мне как бы на работу надо. Ты заходи, если что...

Веселуха поднял брови.

- На какую работу? Ты же теперь со мной работаешь.

- Так это же мы так, - удивился Рябинин. - Чисто теоретически.

Вчерашнее вспомнилось ему, как смутный сон: чем-то они вчера тут баловались, пили, плясали по кабинету. Какую-то красивую задачку решали.

- Ну, нет, - сказал Веселуха спокойно. - Понимаешь, я чувствую, что... - Веселуха щелкнул пальцами. - Ну не могу я бросить такую красивую идею. Физически - не могу. Жалко. Идея-то перспективная, я чувствую, Веселуха залпом допил пиво и убрал бутылку, - понимаешь, я чую в ней что-то важное, с большими последствиями для... в общем, давай попробуем! а там посмотрим...

- Нет, ты точно оффуел, - сказал Рябинин жалостливо. - Мало тебе было одного раза? До сих пор долги платишь.

- Да ну! - махнул рукой Веселуха. - Тот раз не считается. Это же просто цех на заводе был. Завод гигнулся, а этот цех я вытащил. А тут, - Веселуха хлопнул руками по ручкам кресла, - ничего! Ровное поле!

- Вот именно, что поле, - пробурчал Рябинин. - Что тебя так восхищает? Нет уж, - твердо заключил он, - у меня пятеро детей и предки-дворяне, извини, друг, но тебе придется обойтись...

Конец предложения застрял у Рябинина в горле.

Он увидел в зеркале себя постаревшего на двадцать пять лет, седого и бессмысленного. Вокруг метались печальные листья. Суровое время, если потерять тебя, то и сам в тебе затеряешься! Если убить тебя, то и ты нас убьешь. На что опереться? Какой дом построить, чтобы успеть тебя понять?

- Мы прогорим, - сварливо сказал Рябинин. - Тебе-то наплевать, а у меня дети малые. Я научу их танцевать румбу, выведу на Невский, и скажу: "Люди добрые! Веселуха втянул меня в ужасную авантюру, обаял, завязал мне глаза, и вот теперь мои дети вынуждены кормить своего нищего предка".

- А я, - упоенно подхватил Веселуха, - буду сидеть в смрадной яме и питаться шкурками от картошки, которые мне будут бросать добрые люди.

- И все это - ради идиотской идеи, которая нагло втемяшилась нам в голову.

- Ради какой-то дурацкой мысли, которую мы из милости подобрали.

- И дали похмелиться.

- Все, хватит, - прервал его Веселуха, - пошли искать деньги.

Но деньги на дороге не валяются. И не всякий умеет извлекать их из окружающей среды. Не всякому дано снимать пенки с дистиллированной воды. Гений Веселухи и золотые руки Рябинина ничего не смогли бы тут поделать. Тут нужен глаз-алмаз, темное прошлое и неслучайные связи.

Необязательно? Но желательно...

- А не позвать ли нам Сашу Лукина? - сказал Веселуха небрежно.

Рябинин хихикнул.

- Так он к тебе и пойдет. Он же у нас банкир, - в это слово Рябинин влил много горькой иронии, и недаром.

Когда-то Александр Петрович Лукин был неплохим физиком. По мнению Рябинина, его уход в бизнес был предательством родного выпуска и всей физической науки. - "Шустрый!" - с ненавистью говорил Рябинин. С такой ненавистью не говорят о чужих - только о своих, родных.

- Я тебе еще раз говорю, что он к нам не пойдет, - терпеливо объяснил Рябинин. - Он не тот человек.

- Какой он человек, нам неважно, - молвил Веселуха. - Но он разбирается в финансовых потоках.

Труднее было бы найти вещь, в которой Лукин не разбирался. У этого человека было шило в одном месте. Он, как летучий Меркурий, опылял все темные сделки Севера и Запада. Четыре дня назад он пил водку с одним из сотрудников Комитета Бесценных Бумаг по случаю погашения облигаций городского долга, и тот проболтался, что "на границе слышен шум моторов, виден блеск вражеских касок", - в общем, "все хорошо, да что-то нехорошо". Лукин нервно потер шею (галстук начинал натирать) и на следующее же утро сбежал с номинального места работы, заметая следы зелеными деньгами. Теперь Лукин сидел в кафе, положив ногу на ногу, облегченно отдувался, и читал в газете "Спекулянтъ" про то, как всех его начальников схватили, повязали и пришили им уголовное дело. А с него спрос какой? Он человек маленький.

Лукин пил кофе, мир виделся ему в радужных красках. Рядом с ним лежал его маленький телефончик. -