- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (28) »
шампанского.
— Надо скорее домой.
Она приподнялась, но сейчас же опустилась на стул и чуть не упала. Цветные лампочки закачались, зазвенело в голове… Глаза закрылись, тошнота сдавила горло.
«Гук! Гук! Гук!» — глухо гукало что-то — не то барабан оркестра, не то ее сердце. Должно быть, сердце, потому что больно было в груди…
— Ну, что вы! Что вы! — говорил взволнованный голос.
Это Гастон. Милый мальчик!
— Даме немножко дурно. Коктейль был слишком крепкий.
Кому он говорил?
Наташа с трудом открыла глаза.
Негр!
Негр стоит около ее столика. Вблизи он маленький, с серыми, брюзгливо распущенными губами. Невзрачный. Лакейчик!
У него в руках Наташин пустой бокал.
— Тогда не надо больше пить. Я унесу коктейль, — говорит он и уносит пустой бокал.
— Попробуйте встать, — говорит Гастон. — Здесь есть комнатка. Вы минутку полежите, и все пройдет.
Он ведет ее. Ноги у нее движутся странно легко, но пола она не чувствует. Глаза не смеет открыть — чуть приоткроет — все зазвенит, закружится, и удержаться на ногах уже нельзя.
— Даме дурно! — слышится голос Гастона.
— Сюда, сюда, — отвечает кто-то.
Ее несут.
Потом она чувствует упругое прохладное прикосновение подушки к затылку и правой щеке, такое знакомое, простое, спокойное.
Мелькнули в глазах ярко-желтые бусы, длинной бахромой падающие откуда-то сверху, и жуткое, смертельно бледное, почти белое женское лицо с квадратно сложенным твердым полотенцем на голове.
Потом острый, тонкий звон.
Потом… ничего.
Сон без снов…
И вот — шорох, шепот.
Что-то чуть-чуть пощекотало шею…
Наташа с трудом открывает глаза и не совсем понимает тот сон, который вдруг видит.
Снится ей розовый туман, снится негр. Он нагнулся над чем-то, что лежит на ночном столике… И еще кто-то спиной к ней, и она не видит его лица. Негр распялил губы брезгливой гримасой, что-то злобное сказал, звякнул чем-то…
— Шют! [5] — шепнул другой и быстро обернулся. И вдруг отчаянно, почти громко воскликнул:
— Она смотрит!
Лицо его Наташа не видела. Розовый туман не был неподвижен. Он плыл, мерцал… Мелькнуло ослепительно бледное женское лицо с белым квадратным полотенцем на темени… Большая теплая рука легла на глаза Наташи… Но она все равно больше не могла бы смотреть. Шум, звон, плещущие искры заполнили мир, и тяжелые веки опустились прежде, чем закрыла их эта рука. Последнее, что почувствовала она, — был запах странных духов, как будто уже знакомых, таких душных, сладких, блаженных, что, теряя сознание, она улыбнулась им, как счастью.
Наташа повернула голову и увидела прямо перед собой лицо сегодняшней ночи: ослепительно белое женское лицо. Оно было меньше, чем казалось ночью, и принадлежало гипсовому бюсту итальянки, украшавшему камин маленькой уютной комнаты со спущенными розовыми шторами, с розовым абажуром в желтых бусах на висячей лампе и на лампочке ночного столика. Кто-то засмеялся за стеной, и веселый женский голос быстро что-то затараторил. Послышался звонок, мелкие шаги за дверью. Живой разговор. Все было так просто, как во всех маленьких отельчиках. Совсем не жутко. Наташа приподнялась и увидела, что лежит в платье, в сверкающем вечернем туалете {…} это она ясно поняла. Она лежит в вечернем платье. Она смяла чудесное вечернее платье, которое должна сдать в полном порядке. От этого профессионального шока в усталой, одурманенной голове мысли задвигались — вспомнился весь вчерашний день, поездка в Довилль, шампанское в ресторане, Гастон, вечер, негр. — Я напилась? И вдруг вспомнилась ночь, негр, шепот: «Она смотрит!» Рука… Наташа опустила ноги с кровати. Голова слегка кружилась. — Что они смотрели на столике — негр и тот, другой? На столике лежали ее розовый жемчуг и сумочка. Больше ничего. Может быть, негр думал, что жемчуг настоящий, и хотел обокрасть ее? И вдруг она спохватилась. — Где манто? На манто был дорогой мех! Украли! Она вскочила. — О-о-о! Вот это действительно было бы ужасно! Чуть не плача обошла она комнату. — Слава Богу! Манто завалилось между кроватью и стеной. В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату заглянула приветливо улыбающаяся пожилая горничная в белой наколке. — Мадам уже встала? Мадам хочет кофе? Она подбежала к окну и отдернула занавески. — Я сейчас принесу. Из окна видны были площадь, трамвай, набережная. Все такое простое, обычное. И горничная так приветливо улыбалась. Ничего, значит, особенного не произошло. А уж одну минуту мелькнула у нее мысль — не подсыпали ли ей чего-нибудь в коктейль… Может быть, даже и негр не приходил ночью… И все это был сон. Горничная принесла кофе с круассанами. — У вас много жильцов? — спросила Наташа. — Да, с субботы на воскресенье многие здесь ночуют. Приезжают танцевать и остаются. Наташа спокойно выпила свой кофе. Хорошо, что сегодня воскресенье. Она успеет к завтраму привести платье в порядок. Подошла к зеркалу, достала из сумочки пудру и карандаши. В другом отделеньице, куда она прятала духи, платок и деньги, — были только духи и платок. Три стофранковых билета, оставшиеся от денег, присланных мосье Брюнето в ресторан, — пропали. В ресторане она их потерять не могла, потому что помнила, как здесь, в дансинге, заметила, что мокрая подкладка подкрасила их зелеными пятнами. Значит, они пропали здесь… Она открыла еще раз отделение, где были карандаши и пудра, и нашла полтораста франков, смятые комочком. Это были ее собственные деньги, которые она везла из Довилля. Итак, все-таки ее обокрали. Кто? Негр? Гастон? Или тот, другой, чьего лица она не видела? Да ведь это, пожалуй, и был
3
— А кто ваш духовный отец? — Шевалье де Казанова. — Испанский дворянин? — Нет, венецианский авантюрист.Какая бывает чудесная жизнь! Две дамы в малиновых платьях, длинных, твердых, широких, танцуют, жеманно подобрав юбки пальчиками. Под малиновым кустом сидит малиновый пастушок и играет на дудочке… Чудные, кудрявые, малиновые облака… А за ними малиновая лодочка, и в ней мечтательная дама в малиновом платье. Она опустила руку в воду. А перед ней малиновый кавалер в завязанных бантами подвязках читает что-то по книжечке. Какая счастливая жизнь! Подальше на островке два барана… Еще дальше — снова пляшут пышные дамы под свирель пастушка… Закрыть глаза и потом посмотреть повнимательнее. Теперь все ясно. Это не жизнь. Это просто обои.Валье Инклан.
Наташа повернула голову и увидела прямо перед собой лицо сегодняшней ночи: ослепительно белое женское лицо. Оно было меньше, чем казалось ночью, и принадлежало гипсовому бюсту итальянки, украшавшему камин маленькой уютной комнаты со спущенными розовыми шторами, с розовым абажуром в желтых бусах на висячей лампе и на лампочке ночного столика. Кто-то засмеялся за стеной, и веселый женский голос быстро что-то затараторил. Послышался звонок, мелкие шаги за дверью. Живой разговор. Все было так просто, как во всех маленьких отельчиках. Совсем не жутко. Наташа приподнялась и увидела, что лежит в платье, в сверкающем вечернем туалете {…} это она ясно поняла. Она лежит в вечернем платье. Она смяла чудесное вечернее платье, которое должна сдать в полном порядке. От этого профессионального шока в усталой, одурманенной голове мысли задвигались — вспомнился весь вчерашний день, поездка в Довилль, шампанское в ресторане, Гастон, вечер, негр. — Я напилась? И вдруг вспомнилась ночь, негр, шепот: «Она смотрит!» Рука… Наташа опустила ноги с кровати. Голова слегка кружилась. — Что они смотрели на столике — негр и тот, другой? На столике лежали ее розовый жемчуг и сумочка. Больше ничего. Может быть, негр думал, что жемчуг настоящий, и хотел обокрасть ее? И вдруг она спохватилась. — Где манто? На манто был дорогой мех! Украли! Она вскочила. — О-о-о! Вот это действительно было бы ужасно! Чуть не плача обошла она комнату. — Слава Богу! Манто завалилось между кроватью и стеной. В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в комнату заглянула приветливо улыбающаяся пожилая горничная в белой наколке. — Мадам уже встала? Мадам хочет кофе? Она подбежала к окну и отдернула занавески. — Я сейчас принесу. Из окна видны были площадь, трамвай, набережная. Все такое простое, обычное. И горничная так приветливо улыбалась. Ничего, значит, особенного не произошло. А уж одну минуту мелькнула у нее мысль — не подсыпали ли ей чего-нибудь в коктейль… Может быть, даже и негр не приходил ночью… И все это был сон. Горничная принесла кофе с круассанами. — У вас много жильцов? — спросила Наташа. — Да, с субботы на воскресенье многие здесь ночуют. Приезжают танцевать и остаются. Наташа спокойно выпила свой кофе. Хорошо, что сегодня воскресенье. Она успеет к завтраму привести платье в порядок. Подошла к зеркалу, достала из сумочки пудру и карандаши. В другом отделеньице, куда она прятала духи, платок и деньги, — были только духи и платок. Три стофранковых билета, оставшиеся от денег, присланных мосье Брюнето в ресторан, — пропали. В ресторане она их потерять не могла, потому что помнила, как здесь, в дансинге, заметила, что мокрая подкладка подкрасила их зелеными пятнами. Значит, они пропали здесь… Она открыла еще раз отделение, где были карандаши и пудра, и нашла полтораста франков, смятые комочком. Это были ее собственные деньги, которые она везла из Довилля. Итак, все-таки ее обокрали. Кто? Негр? Гастон? Или тот, другой, чьего лица она не видела? Да ведь это, пожалуй, и был
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (28) »