Даниэль Клугер Готика еврейского местечка
Баллада о солдате Хаиме-Лейбе
Жили-были в Яворицах Хаим-Лейб и Лея-Двойра.
Оба молоды, красивы, и как водится — бедны.
Не смогли устроить свадьбу накануне Симхэс-Тойра,
Отложить ее решили на полгода — до весны.
Почему — никто не знает, — но понадобилось Богу,
Чтоб ушел зимою Хаим на турецкую войну…
Постаревший, похудевший, он пришел к ее порогу
В бескозырке и шинели — лишь в десятую весну.
И сказал он: «Я вернулся», — протянул невесте руки,
И качнуло Лею-Двойру будто огненной волной.
Показалась горькой встреча после долгой той разлуки,
Но они сыграли свадьбу, стали мужем и женой.
Год прошел, и вот однажды он с работы воротился,
Подошел к окну и молча обратил лицо к луне.
О заботах и печалях говорить не торопился —
Лишь когда пробило полночь, Хаим-Лейб сказал жене:
«Я в Болгарии далекой быть солдатом научился.
И ружье казалось легким для привычных к бою рук,
И на Шипке, и под Плевной я в сраженьях отличился,
Но меня однажды метко подстрелил башибузук,
И увидел я внезапно: надо мною мэлэхмувэс,
Ангел смерти, Черный ангел распростер свои крыла,
И мою нагую душу охватил безумный ужас —
Но неведомая сила ту погибель отвела…
И сочли меня убитым. Было то в ночном дозоре.
И земле решили тело, как положено, предать.
Но очнувшись, я увидел, что с тревогою во взоре
Надо мной склонилась дева, красоты — не описать…
Было странным то жилище, и сверкали златом стены.
И красавицу спросил я: „Кто же мне благоволит?
Кто избавил — то ль от смерти, то ль от тягостного плена?“
„Я, — она сказала просто. — А зовут меня — Лилит“.
Я, услышав, ужаснулся, а она сказала: „Милый,
Я спасла тебя, и значит, ты отныне — только мой.
Видишь след на перевале? Это — тень твоей могилы.
Жив останешься, покуда буду я твоей женой!“
И тотчас же — то ли черти, то ли призраки толпою!
Дикой музыкой взорвалось это страшное жилье.
Ашмодей нам был раввином, мы стояли под хупою,
Ангел Смерти пил со мною — пил во здравие мое…
Жил я с нею, как с женою, но тоска меня терзала
По невесте и по дому… И надумал я бежать.
Дьяволица догадалась и однажды мне сказала:
„Отпущу тебя, но знай же — ты обязан это знать:
Ты мечтаешь Лею-Двойру объявить своей женою…
Не держу тебя, но все же возвращайся поскорей.
Мы с тобой делили ложе, десять лет ты жил со мною.
Больше года ты не сможешь жить, как прежде, средь людей…“»
И сказал он: «На рассвете от тебя уйду навеки.
Так прощай же…» И застыла Лея-Двойра, чуть дыша…
И тотчас открылась рана, и тотчас сомкнулись веки.
И в небесную обитель унеслась его душа…
…Прозвучал над телом кадиш, и притихла вся округа,
И закат сверкал, как будто чистым золотом залит.
Две вдовы стояли рядом, но не видели друг друга
Горемыка Лея-Двойра и надменная Лилит.
Баллада о сапожнике Герше
Герш-сапожник летней ночью,
После трех стаканов водки,
Шел походкой прихотливой
Из корчмы домой.
Шел он улицей пустою,
Мимо старой синагоги,
Где молитвы не звучали
Целых триста лет.
Словно холодом дохнуло
От камней, поросших мохом,
Показалось Гершу, будто
Огонек мигнул.
И тотчас остановившись,
Он прильнул к стене разбитой,
И всмотрелся осторожно
В синий полумрак
Он увидел восемь старцев
В окровавленных одеждах,
А на камне свиток Торы,
А над ним — свечу.
А над Торою склонился
Старый ребе Элиягу
Гайдамаками убитый
Триста лет назад.
Хмель развеялся мгновенно.
Отшатнулся Герш-сапожник
И хотел бежать, да ноги
Приросли к земле!
И взглянул покойный ребе
На испуганного Герша,
И промолвил: «Наконец-то
Есть у нас миньян».
Протянул он Гершу руки,
А в руках зияли раны
От гвоздей, что были вбиты
Триста лет назад:
Был раввин упорен в вере,
И за это гайдамаки
Пригвоздили Элиягу
Мертвого к стене!
И сказал раввин печально:
«Не могли мы помолиться,
нас ведь было только девять —
это не миньян.
Потому-то и не слышал
Нас небесный Вседержитель,
И выходит, ты, сапожник,
Вовремя пришел».
И молился Герш-бедняга
В синагоге с мертвецами,
А как утро засветилось —
Стал одним из них.
И нашли его соседки —
Шифра-знахарка и Двойра,
И вдову его позвали,
И сказали ей:
«У покойников в миньяне
Герш находится отныне,
Чтоб могли они молиться
За живых — за нас».
И вдове они велели
Вылить воду из кадушки,
Потому что ангел смерти
В ней омыл свой нож.
…С той поры промчались годы.
Нет евреев в Яворицах.
Стерлась память, и окончен
Наш рассказ о них.
Но безлунными ночами
У развалин синагоги
Кто-то молится беззвучно
За живых — за нас.
Баллада о Коэне Сендере и вдове Рейзел
Это было на западе Польши
В незапамятные времена.
Шесть веков — или, может быть, больше,
Пронеслись — за волною волна…
То ли ветер шумит перелеском,
То ли шепчет чуть слышно трава:
Жили-были в местечке еврейском
Сендер-коэн и Рейзел-вдова.
И однажды узнала округа,
Повторяли не раз и не два,
Будто бы полюбили друг друга
Сендер-коэн и Рейзел-вдова.
Их любовь не могла