— По-моему, теперь можно привести сюда миссис Смитон, — вздохнул Рори.

За ней он отправился сам. К загону они вернулись в его «ренджровере», хотя проще было дойти пешком. Но миссис Смитон в последнее время неважно ходила, и кочки на поле могли стать для нее непреодолимым препятствием.

Хозяйка околевшего пони осталась очень довольна и поблагодарила всех присутствующих за их нелегкий труд. Словесная благодарность трем рабочим сопровождалась благодарностью более весомой — материальной.

— Жалко старушку, — заметил экскаваторщик. — Славная она.

Загон опустел. Вдали, окруженное розовой дымкой, заходило солнце. Над могилой раскинулись тенистые ветви каштана. Сумерки еще не сгустились, а дрозд уже затянул вечернюю песню, заливая опустевший луг мелодичными печальными трелями.

Оливия Смитон сидела у окна спальни и наблюдала за тем, как постепенно меркнет свет и на сад спускается сумеречная тень. Руки она сложила на коленях, а трость прислонила к креслу. Ее голову окружал редеющий венчик серебристо-седых волос, сквозь который просвечивал розовый блестящий череп. Кожа на морщинистом лице была тонкой и нежной, как у младенца, и так же густо напудрена — правда, младенцам пудрят не лица. Увядшие губы она нетвердой рукой покрыла слоем помады цвета фуксии, а на веки положила ярко-синие тени. Она привыкла всегда следить за своей внешностью, даже если оставалась одна. Волосы ей подстригала одна молодая особа, парикмахерша из Лонг-Уикема, которая обслуживала клиентов на дому.

С того места, где сидела миссис Смитон, открывался красивый вид на окрестности. Она мельком глянула на осыпающиеся от времени и непогоды стены старого огорода, в котором уже много лет ничего не росло, кроме бурьяна, и перевела взгляд на загон. Обзор ограничивал каштан, за которым начинался склон холма, скрывающий от ее глаз нижние пастбища. Но прямоугольник черной земли она видела очень хорошо, потому что он находился выше — тоже рядом с деревом, но со стороны дома. Дальше пейзаж расплывался в розовато-лиловой дымке. Где-то там, внизу, деревня; там живут люди, которые погрязли в повседневной суете. Им нужно выживать, вот они и стараются. Ей уже не надо бороться за выживание, она уже почти подошла к роковому рубежу. Ей осталось лишь сидеть и ждать.

У Светлячка есть могила, а у нее, его хозяйки, могилы не будет. Она оставила недвусмысленные распоряжения. Себя велела кремировать, а прах развеять. Она поставила в известность Беренса, своего поверенного, и попросила, чтобы заупокойная служба была как можно более короткой. Хотя она считает себя христианкой, ей даже не хочется, чтобы на ее похоронах присутствовал священник. Да, здешний приходской священник ей не нравится. Тем не менее она упомянула в завещании местный приход, поскольку считает это своим долгом: церковная верхушка и так ухитрилась потерять много денег и всего остального. Вот и здешняя церковь Святого Иоанна Богослова, маленькая и красивая, нуждается в ремонте. Жаль будет, если она совсем разрушится.

Мистер Беренс, хоть и принадлежал к другой вере, только морщился, слушая ее распоряжения. Когда она будет расставаться с бренным миром, ей не хочется, чтобы вокруг толпились друзья и родственники, не хочется молитв и благоговейного молчания.

— Миссис Смитон, все-таки еще раз хорошенько подумайте! Знаете что, давайте-ка я подыщу для вас какого-нибудь славного старичка священника, когда… Бог даст, уже скоро… придет время. Может, какого-нибудь пенсионера? Моя сестра живет на побережье; она говорит, там очень много бывших священников всех конфессий.

— Ладно, мистер Беренс, если сумеете найти священника не моложе семидесяти, который руководствуется Книгой общей молитвы.^[1] И передайте ему, пусть не тратит зря времени на речь с перечислением моих заслуг. Если он ее подготовит, ее все равно некому будет слушать. И оплакивать меня некому!

Оливия усмехнулась, вспомнив, с каким серьезным видом тогда кивал Беренс. Смех булькнул у нее в горле, и она снова посмотрела в окно, в сторону загона. Армитидж молодец, устроил настоящие похороны. Она следила за ним; он то и дело помогал рабочим, трудился наравне с Берри и его парнем. Позже приехал еще один мужчина на экскаваторе — незнакомый. Его прислал Кромби, чтобы вырыть могилу.

Кромби тоже человек порядочный, хотя, несомненно, грубоват — этакий необработанный алмаз. Эрни Берри тоже грубый, необработанный…

Оливия поморщилась. Слово «алмаз» предполагало нечто чистое и блестящее. Не в силах подобрать достойную замену, она решила применительно к Берри остановиться на слове «грубый». Ну да, Берри грубый. Но хороший работник. Вот именно! Он работает добросовестно — естественно, если им руководить.

Почему она совершенно не чувствует усталости? Уже поздно; день выдался долгий и утомительный, да и лет ей уже немало. Но спать совершенно не хочется. Ее душит гнев.

Она злится, потому что больше не может любоваться в окно Светлячком. Бывало, пони щипал траву в загоне или дремал под деревом, лениво помахивая хвостом и время от времени мотая головой, чтобы отогнать мух, которые осмеливались сесть на его длинные ресницы. Она злится, потому что Светлячку еще рано было умирать. Она злится из-за лжи, в которую поверили почти все местные жители: якобы Светлячок умер, потому что наелся какой-то ядовитой травы. И на самого Светлячка злится. Зачем он с ней так?

Но больше всего ее злит подозрение, будто она не заботилась о своем любимце как следует. Это неправда! Лошадей часто заводят полные невежды. Печально, но факт. А она в лошадях разбирается. Она понимает, что крепкий пони прекрасно может круглый год пастись на воле, если давать ему дополнительный корм в неурожайные месяцы, регулярно осматривать копыта, а в холода укрывать его попоной. Светлячок — не первый пони, который у нее жил, хотя он — последний. Все его предшественники процветали, как и он… — Оливия быстро произвела мысленные подсчеты — все двенадцать лет, что она была его хозяйкой.

Светлячок долго прожил у нее и был не просто рабочей лошадкой и домашним любимцем. Он стал ее другом. Каждое утро перед завтраком она, бывало, выходила из дому, проходила старый огород насквозь и шла в загон. Светлячок еще издали слышал ее шаги и стук трости. Он спешил к воротам и тихо ржал в знак приветствия. Его шкура матово лоснилась от утренней росы, глаза были ясными, нежная верхняя губа подрагивала — он ждал угощения. Иногда она приносила ему яблоко или морковку, но чаще баловала четырьмя драже «Смартиз» с шоколадной начинкой. Пони был неравнодушен к шоколадным драже в разноцветной оболочке, но она была к нему строга,