Грэм Грин Последний шанс мистера Ливера

Мистер Ливер стукнулся головой о потолок и чертыхнулся. Наверху хранили рис, и с наступлением темноты там забегали крысы. Рис сыпался через щели и перекрытия прямо ему на лысину, на его старомодный чемодан, на ящики с консервами, на квадратную коробку, в которой он держал лекарства. Бой уже приготовил ему походную койку с москитной сеткой, а снаружи, в горячей и влажной темноте, расставил складной стол и стул. Островерхие, крытые пальмовыми листьями хижины тянулись до самого леса, и от порога к порогу переходила женщина, разнося тлеющие угли. Их отблеск освещал ее старое лицо, обвисшие груди, изуродованное болезнями тело, покрытое татуировкой.

Мистеру Ливеру казалось невероятным, что еще пять недель назад он был в Лондоне.

Он не мог выпрямиться во весь рост и, опершись руками о пол, опустился на колени прямо в пыль, потом открыл свой чемодан, достал оттуда фотографию жены и поставил ее на ящик с провизией, вынул блокнот и химический карандаш. От жары карандаш размягчился, и на пижаме остались лиловатые пятна. Увидев в свете фонаря огромных рыжих тараканов, густо облепивших глиняную стену хижины, мистер Ливер тщательно закрыл чемодан. За десять дней он уже успел убедиться, что они способны изгрызть все, что угодно: носки, рубашки, шнурки, продетые в туфли.

Мистер Ливер вышел из хижины; о фонарь бились мотыльки, но москитов не было — со дня приезда ему еще ни разу не довелось увидеть или услышать хотя бы одного. Он сел в круг света, отбрасываемого фонарем, чувствуя, что за ним внимательно следят. Африканцы сидели на корточках около своих хижин и наблюдали за ним; они проявляли дружелюбие и интерес, их занимало все, что он делал...

«Дорогая моя Эмили, — писал он, — дело наконец пошло на лад. Это письмо я отправлю тебе с носильщиком, когда обнаружу Дэвидсона. У меня все прекрасно. Разумеется, здесь все несколько необычно. Береги себя, родная, и не волнуйся».

— Масса^[1], покупай птичка, — сказал повар мистера Ливера, неожиданно вынырнув между хижинами. В руках у него бился тощий цыпленок.

— Ну что ж, — сказал мистер Ливер, — я ведь дал тебе шиллинг, верно?

— Они не брать. Лесной люди плохой, — ответил повар.

— Почему не берут? Деньги хорошие.

— Они хотят деньги с королем, — объяснил повар, возвращая шиллинг с изображением королевы Виктории^[2].

Мистеру Ливеру пришлось встать, войти в хижину, отыскать ощупью шкатулку с деньгами, перебрать кучу мелочи фунтов на двадцать. Тут покоя не жди.

Он понял это очень быстро. Ему приходилось всячески экономить. Вся поездка была риском, отчаянно его пугавшим; нанять еще носильщиков, чтобы его несли в гамаке, было ему не по средствам. После семичасового перехода, вконец измученный, он добирался до деревни, названия которой не знал, но и тут не мог ни минуты посидеть спокойно. Он должен был здороваться за руку с вождем, подыскивать себе хижину, принимать в подарок пальмовое вино, пить которое не решался, покупать рис и пальмовое масло для носильщиков, раздавать им английскую соль и аспирин, смазывать им ссадины йодом. Они не оставляли его в покое даже на пять минут, пока он не ложился спать. Но тут начинали возню крысы; стоило погасить свет, как они скатывались по стенам, словно струи воды, и устраивали скачки между ящиками.

«Слишком я стар для этого, слишком стар», — думал мистер Ливер, продолжая водить химическим карандашом по отсыревшей бумаге:

«Дэвидсона я надеюсь найти завтра. Если найду, то, вероятно, буду дома почти одновременно с этим письмом. Прошу тебя, родная, не экономь на молоке и портере, а если почувствуешь себя плохо, пригласи врача. Мы с тобой поедем отдохнуть — тебе так нужно отдохнуть...»

И, глядя вдаль, туда, где кончались хижины, черные лица, банановые пальмы и начинался лес, откуда он вышел и куда снова углубится завтра, он подумал: «В Истборн^[3]. В Истборне она прекрасно поправится». И снова повторил единственную ложь, на которую он был способен перед Эмили, ложь утешительную:

«Я должен получить не меньше трехсот фунтов комиссионных и все то, что здесь потрачу».

Однако мистер Ливер не привык продавать горное оборудование в таких местах; тридцать лет занимался он этим делом, изъездил вдоль и поперек всю Европу и Соединенные Штаты, но такого еще никогда не видел. Ему слышно было, как в хижине капает вода, просачиваясь через фильтр, и кто-то где-то что-то наигрывает (он был так подавлен, что не мог подобрать даже самых простых слов) — что-то монотонное, грустное, поверхностное, и тихое позванивание пальмовых волокон словно говорило о том, что счастья нет, но это не так уж важно, ведь все равно ничто на свете не изменится.

«Береги себя, Эмили», — снова повторил он. Это было почти единственное, что он был в силах ей написать; не мог же он рассказывать о заброшенных крутых и узких тропках, о змеях, разбегавшихся с тихим шипением, как язычки пламени, о крысах, о пыли, о нагих, изуродованных болезнью телах. Зрелище наготы нестерпимо ему надоело. «Не забывай...» — написал он снова.

— Вождь! — шепнул бой.

— Спроси его, — сказал он бою, — не проходил ли здесь недавно белый человек. Спроси, не копал ли белый человек ямы. Черт возьми! — взорвался вдруг мистер Ливер, и пот выступил у него на лысине и на руках. — Спроси его, видел ли он Дэвидсона?

— Дэвидсона?

— Вот черт! — сказал мистер Ливер. — Ведь ты же знаешь, кто это. Белый человек, которого я ищу.

— Белый человек?

— А ты как думаешь, зачем я сюда приехал, а? Белый человек? Еще спрашиваешь! Ну да, за белым человеком. Не на поправку же я сюда прибыл!

Стоявшая рядом корова отрыгнула и стала тереться рогами о стену хижины, потом между ним и вождем протиснулись две козы и перевернули миски с нарубленным мясом...

Он подумал: «Если бы это не был последний мой шанс, я бы сдался». Ему было так трудно с ними и вдруг потянуло к белому человеку (конечно, не к Дэвидсону: с Дэвидсоном он не осмелился бы говорить об этом), которому он мог бы рассказать, в какое отчаянное положение попал. Несправедливо это, чтобы после тридцати лет работы человек вынужден был ходить от двери к двери в поисках заработка. Он был хороший коммивояжер, он многих сделал богатыми, и рекомендации у него отличные, но мир уже совсем не тот, что в дни его молодости. Он не был из породы «обтекаемых», отнюдь нет. Уже десять лет он жил на покое, когда кризис поглотил все его сбережения.

И вот мистер Ливер стал ходить взад и вперед по Виктория-стрит, показывая свои рекомендации. Многие знали его, угощали сигаретами, дружески над ним посмеивались за то, что он вздумал снова идти