были юны, мы выходили в одно и то же время и мило общались, если, конечно, не было проливного дождя. Потом, когда псы подросли и начали грызться, мы просто начали время от времени ходить друг к другу в гости. Потом наши псы оставили нас, но мы давно уже дружили сами по себе, и вчера, промаявшись очередную бессонную ночь до самого утра, я позвонил ему и попросился на прием.

Я рассказал ему, что перестал спать и что мне кажется, будто живу за замерзшим стеклом. Независимо от того, что на улице: лето, зима, весна, осень.

— Оно все время замерзшее, знаешь, как в самые лютые морозы! — сказал я. А потом вдруг вспомнил ощущение неприснившегося сна и преследующих меня призраков пса и матери. Шторы в кабинете были плотно задернуты, Влад разлил по малюсеньким чашечкам какой-то экзотический восточный чай.

— Ты живешь в иллюзорном мире! — сказал он мне. — Эти твои тени, призраки, будущие сны… Проще говоря, у тебя нет мотивации.

— Не понял, — честно ответил я.

— Все просто. — Влад утопил чашечку в своей здоровущей ладони и продолжил: — Ты потерял смысл жизни.

Я засмеялся. В первый раз за долгое время. На самом деле: сидят два взрослых мужчины, обоим уже за сорок, и один с умным видом объясняет другому, что тот потерял смысл жизни. Видимо, сейчас меня станут учить, как его найти.

— Ты когда дочитал в последний раз хоть один роман до конца? Ты вообще давно открывал книгу? — внезапно спросил Влад.

Я задумался.

Если понимать под словом «книга» не что-то функциональное или развлекающее, а всерьез заставляющее тебя сопереживать героям и жить их жизнью, то очень давно. И дело не в том, что мне некогда. Не хочется. Любая хорошая книга, как сейчас принято говорить, «грузит», а мне хватает и своих внутренних заморочек.

— А какой фильм ты смотрел вчера?

Игра становится увлекательной. Вчера я смотрел какой-то сериал. Лежал на диване и пялился в телевизор. Я не помню ни названия, ни актеров. Могу лишь сказать, что там стреляли, но сейчас стреляют в половине сериалов. Во второй половине рыдают, те я не смотрю.

Влад рисует на листе бумаге, лежащем перед ним. Он допил свой чай, пустая чашечка стоит перед ним на столе.

Мне хочется рассказать ему про хюзюн, про это томящее и не отпускающее где-то в самой глубине тебя чувство, когда кажется, что некогда ты знал что-то очень важное, наполняющее все вокруг щедростью, любовью и состраданием. Но внезапно это исчезло, остались выжженная пустыня, поваленный лес, все те же руины, по которым гулко разносятся твои шаги.

Я делаю последний глоток из чашечки-наперстка, странный, горьковатый привкус, освежающий душу и нёбо.

— Музыка… — продолжает Влад, все так же терзая лист бумаги формата A4. — Ты слушаешь музыку?

Было время, когда я слушал ее часами. Более того, жизнь определялась исполнителями и мелодиями. До сих пор у меня пылится множество дисков, остались даже виниловые, хотя сам проигрыватель давно упокоился на ближайшей помойке. Иногда я беру с полки какой-нибудь из них, смотрю на обложку и пытаюсь вспомнить, что мне говорят картинка и название. Но память безмолвствует, она не хочет просыпаться.

— На работе…

— На работе все в порядке! — бодро рапортую я, с тоской думая, что завтра мне надо снова тащиться в офис. А если начальник опять придет с телефоном, где звонком поставлен государственный гимн, то мне захочется написать заявление и положить ему на стол, хотя понятно, что я этого не сделаю.

— Вот я и говорю, — продолжает Влад, смотря куда-то на стену поверх моей головы, — смысл… Ты утратил смысл…

— Только не советуй мне взять отпуск и отдохнуть, — внезапно взрываюсь я, — это не поможет!

— Не поможет, — соглашается Влад, — хотя мне вот помогает!

Я знаю, что ему это помогает. У Влада есть своя слабость, раз, а то и дважды в год он ездит в Юго-Восточную Азию. Отключает все телефоны, забывает про всех пациентов. Ныряет в океане, ездит по джунглям. Может, что делает еще, меня он не уведомляет, но я знаю, что ему там хорошо. Это его рецепт. Он как-то сказал мне, что там он счастлив как нигде.

Замечательное слово, «нигде». Я вот счастлив именно что нигде, хотя я и не был именно что нигде, пара выездов на невнятные курорты не в счет, но мне и не хочется…

— Тебе надо избавиться от прошлого! — внезапно очень уверенно говорит Влад. — Убежать от себя, в конце концов, ты можешь влюбиться…

Я опять начинаю смеяться. Влюбиться? В мои сорок два? Когда жизнь если и не подходит к концу, то явно перевалила за половину и кто знает, сколько вообще осталось?

— Смени образ жизни, — продолжает Влад, — не сиди дома, ты в гости к кому ходишь?

— К тебе, — отвечаю я, — вот сейчас зашел…

— Сходи к Аэропортовым, — говорит Влад, — они тебя любят…

— Они всех любят!

— Они позитивны, то, что тебе и надо…

Сложно общаться с врачом, который знает не только тебя, но и твоих друзей. Такому доктору не то чтобы не веришь, просто делаешь поправку: можно верить, а можно и нет.

— Все будет хорошо, вот увидишь, — говорит Влад, провожая меня до дверей, — а пока сходи в парк, тут ведь рядом, погода вон какая стоит!

В приемной уже другой пациент, мой час подошел к концу. Бесплатный час, а надо и зарабатывать, скоро Владу опять в Таиланд, ведь здесь уже ляжет снег и задуют промозглые ветра с севера.

За спиной надрывается очередной трамвай, я решаю спуститься вниз, к деревьям, может, подойду к рыбакам и посмотрю на ловлю мутантов.

Напротив моста, на берегу, прямо у воды, стоит одинокое дерево с еще не облетевшими листьями. Если я начну спускаться вниз, то выйду к нему. Но сейчас туда нельзя. По крайней мере, еще несколько минут.

У дерева обнимается парочка. Женщина стоит спиной к дереву, мне виден лишь силуэт, а мужчину я могу разглядеть. Он не моложе меня, может, и постарше. Они целуются, солнце слепит мужчине глаза, и ему не видно, что я подсматриваю.

Внезапно он замирает. Женский силуэт пропадает, явно, что сейчас она опустилась на колени. Мужчина опирается руками о дерево, мне надо бы отвести глаза, но я этого не делаю. За сколько они успеют? В интервале между двумя трамваями?

По рельсам громыхает второй трамвай, женщина уже стоит рядом с мужчиной, мне не видно ее лица, видно лишь, как она вытирает рот рукой. Я направляюсь вниз, к тропинке, что ведет на берег реки. И оказываюсь рядом с поднимающейся вверх парочкой.

Женщина не юна, даже не молода, ей точно больше тридцати. Но она счастлива. Наверное, вечером она будет проклинать себя за внезапно нашедшее помутнение и за этот минет, которым она наградила своего попутчика. Я ведь не могу точно сказать, партнер ли это был, возлюбленный, так что слово