монеты с прилавка в кассовый ящик, рассеянно повторил заказ офицера: «Кружку пива для каждого?» «Те, другие, — думал он, — вот и все, что можно о них сказать. Четыре стакана коньяка. И, конечно же, они не заплатили».
— А мои витрины, — спохватился он. — Как насчет моих витрин?
— Не волнуйся, — отмахнулся офицер, — государство заплатит. Тебе нужно лишь послать счет. И поторопись с коньяком. Некогда мне болтать.
— Сами видите, бутылки разбиты, — не унимался хозяин кафе. — Кто за это заплатит?
— Все будет оплачено, — заверил его офицер.
— А мне теперь нужно спуститься в подвал за новыми.
Он сердился, что приходится вновь и вновь поднимать вопрос об оплате. «Они пришли в мое кафе, — думал он, — разбили мои витрины, командуют мной и думают, что все это хорошо, потому что они платят, платят, платят». Ему вдруг пришло в голову, что эти люди — незваные гости.
— Поторопись, — повторил офицер, повернулся и рявкнул на жандарма, который прислонил винтовку к стойке.
Подойдя к лестнице в подвал, хозяин кафе сделал несколько шагов, остановился. Лестницу скрывала темнота, но света из зала хватало, чтобы различить очертания тела, лежащего на нижних ступеньках. Хозяина начала бить дрожь, прошло несколько секунд, прежде чем ему удалось зажечь спичку. Молодой немец лежал на спине, головой вниз, кровь стекала на ступеньку. Открытые глаза смотрели на хозяина кафе с прежним отчаянием. Тому не хотелось верить, что молодой немец мертв. «Kamerad! — Держась одной рукой за стену, он наклонился вперед, спичка в пальцах другой руки догорела, погасла, а он все пытался что-то вспомнить на немецком, но в голове крутилось только одно: — Mein Bruder». Хозяин кафе резко повернулся, взбежал по ступеням, замахал рукой со спичечным коробком перед лицом офицера, истерично взвизгнул, обращаясь к нему, жандармам, посетителю, вышедшему из бильярдной: «Salauds![4] Salauds!»
— В чем дело? В чем дело? — воскликнул офицер. — Ты сказал, что он — твой брат? Это невозможно. — Он недоверчиво хмурился, глядя на хозяина кафе, и позвякивал монетами в кармане.