Стихотворения и поэмы (Борис Александрович Ручьев) Страница 1 - Литвек

Стихотворения

ВТОРАЯ РОДИНА цикл стихотворений

Товарищ

Каждым утром, при любой погоде,

тишину и отдых побросав,

с тысячей таких же он выходит

строить заводские корпуса.

Третий год, а даже не сегодня

две простые родины близки, —

в поселковых списках он — отходник

и ударник — в списках заводских.

По-хозяйски чуток и обычен,

на стропилах родины второй —

это мой товарищ закадычный,

современник, рядовик, герой.

Раньше — просто деревенский парень,

дальше пашен не видал дорог,

он растет, работая не даром

на стропилах родины второй.

Каждый день напористо и твердо,

по лицу размазывая пот,

он идет дорогою рекордов,

фронтом самых боевых работ.

Жизнь страны в пылу больших построек

входит в дум и мыслей оборот.

Никакой эпохи он не строил,

кроме той, в которую живет.

Потому, заботлив и привычен,

на постройке родины второй

мой товарищ лучший, закадычный —

стройармеец, фронтовик, герой.

1932

Отход

Эй, прощай, которая моложе
всех своих отчаянных подруг.

А. Прокофьев

Прощевай, родная зелень подорожная,

зори, приходящие по ковшам озер,

золотые полосы с недозрелой рожью,

друговой гармоники песенный узор.

На последней ставке нашего прощанья

стисну всем товарищам руки горячо.

Сундучок сосновый с харчем да вещами

правою рукою вскину на плечо.

И тогда — в минуту самую отчальную —

проводить за улицы да за пустыри

выходи, которая всех подруг печальнее,

в распоследний, искренний раз поговорить.

Дорогая, слушай... До своей околицы —

никогда парнишку не ходи встречать.

От тоски по городу извела бессонница,

манит город молодость, далью грохоча.

Может, не встречаться нам с прежнею улыбкою,

ты — мои из памяти выметешь слова,

песни колыбельные будешь петь над зыбкою,

моего товарища мужем называть.

Только помни: близким и далеким часом,

если пожалеешь, что не шла со мной,

встречу тем же самым парнем синеглазым,

без обиды в сердце назову женой.

Взмокла на платочке кромка вырезная...

Девушка осталась у родных краев...

Принимай парнишку с синими глазами,

Город дымноструйный, в ремесло свое!

1932

Артель-бригада

Вот она, бригада, как и следует,

но, взглянув в историю, назад,

дайте час — спокойно побеседуем,

многое придется рассказать...

Первое такое —

волжская деревня,

посейчас которая

в памяти жива.

Уходили парни

по привычке древней

в город златогорый

деньги наживать.

Года два бродяжили

по стране широкой,

проезжали сотни

станций и мостов,

по большим постройкам

крыли, самотеком

с севера на запад,

с юга на восток.

Так без перебоев,

зноем ли, метелью,

вызнав все четыре

дальних стороны,

проходили крепкой

да сквозной артелью

двадцать безыменных

плотников страны.

Мы певали песни

старые-престарые,

нам казалось — в мире

лучше песен нет.

Было нас до точности

девятнадцать парней,

самому безусому

восемнадцать лет.

И дымил двадцатый

важно сединою,

и смотрел со строгостью

на нас, молодых.

Он ходил в артели

нашим старшиною —

за размер и качество

белой бороды.

Так без перебоев,

зноем ли, метелью,

вызнав все четыре

дальних стороны,

проходили крепкой

да сквозной артелью

двадцать безыменных

плотников страны.

Мы вздыбили Волхов

цементом плотины,

корпуса поставили

в солнечной Керчи,

мы тесали шпалы

на Турксибе синем,

ремесло простецкое

тонко изучив.

И закон артельный

ставил, как условие:

если деньги скупо

сыплются в карман —

сматывай котомки

на постройки новые,

сам себе хозяин,

голова и пан.

Тут бы нашей сказке

и конец. Да только —

дождевою осенью,

ветровой порой

нашу молодую

звонкую артёлку

привели дороги

на Магнитострой.

Еще у предгорий не взорваны спины

и ветер киргизскою домрой поет,

и город лежит еще в тихой долине

разметкой масштаба великих работ.

Кудлатые вьюги упрямо встречая

и каждый свой день проверяя рублем

мы городу здесь положили начало,

тоскуя о собственном доме своем.

Отзвенели бури

снеговым разгулом,

звонкими ручьями

канули в Урал,

мы весну беспутную

встретили прогулом,

вспомянув деревню

с самого утра.

Вырядившись в белый

холст косовороток

(как, бывало, в праздник —

в дорогом краю),

мы с горы Магнитной,

с птичьего полета,

до тоски глядели

в сторону свою.

...Самый старый, хмурый, бородатый

старшина артели, коновод,

всем нам, девятнадцати ребятам,

так и молвил, выйдя наперед:

— Старость лихоманкой сводит плечи.

Сорок зим отробив на веку,

манит сердце к волжскому заречью,

к милым далям, к своему дымку.

Ухожу я. Ни хором, ни злата

не добыв на свете топором.

Так что будьте счастливы, ребята,

поминайте старого добром...

Как и он безвестный,

мы бы, может, тоже

сорвались до родины