ни с чем, — сказала она.
— Под конец торможу по полной. Например, думаю: «Надо бы на улицу выйти», — но только шапку надену и сижу. На этой стадии обычно сдаюсь в больницу, где меня подлечивают и отправляют обратно. Я порезвлюсь немного, повпахиваю — а потом опять стоп-машина.
— Ты свой диагноз знаешь, — сказала она.
— А толку-то? МДП II, Мираж Синема IV — какая разница?
— Так всю жизнь и промыкаемся по психушкам, — сказала она.
— Au contraire: завтра же утром выпишусь.
— Зато мы понимаем друг друга без слов.
— Угу, — сказал я.
— В детстве, — сказала она, — я считала, что муфта — это жена муфтия.
— У тебя красивый рот, — сказал я. — Я хотел бы забиться в него и умереть.
— Мне двадцать девять лет, — сказала она. — У меня во рту кладбище мертвых мальчиков. Она дунула на ладошку, посылая воздушный поцелуй.
— А что если ты просто безумно устал? Переутомился?
— Мне пора, — смалодушничал я. — А то будут искать с собаками.
— Кончен бал, погасли свечи.
Она соскользнула вниз, погрузившись в ванну, так что только колени, две крошечные балетные груди, большой нос, чудный рот и голубые глаза остались над потемневшей водой, словно разрозненные островки ее тела. Между ними плавали жирные кляксы пепла.
— Хочешь идею для сценария? — сказала она. — Вой сирен. Людские рыдания. Где — не важно, на экране тьма. И глаз не открыть.
— О чем ты? — На необитаемый остров посреди океана сбрасывают осла. Начинается извержение вулкана. Потоки раскаленной лавы устремляются вниз. И вокруг острова все в огне. Что делать?
Подумав, я пожал плечами:
— Не знаю.
Она улыбнулась и сказала:
— Вот и осел не знает.
— Смешно.
Она стала ловить оставшиеся мыльные пузыри, которые лопались у нее в пальцах. Я посмотрел на часы. Было почти двенадцать, и будущее не сулило мне ничего, кроме очередного утра в психушке с унылым проходом по длинному коридору за бумажным стаканчиком, полным лекарств. А через месяц или год балерина потрогает рубец на груди и расскажет кому-то бессмысленную, в сущности, историю про то, как познакомилась в больнице с одним сценаристом. Волны грязной воды ударились о борта ванны, и от женской кожи, влажной и мерцающей, пахнуло диким ямсом и миндалем. Затем наступила одна из тех редких минут, когда все звуки, внезапно стихнув, погружают мир в тишину, и трудно поверить, что за окнами все тот же Манхэттен.
Перевод Василия Арканова.
Перевод Василия Арканова.
