Продолжая свое выступление, А.Н. Леонтьев сказал: «Материалистические традиции, воспитанные Иваном Афанасьевичем, определили главный путь его исканий, путь не озарений, чрезвычайных обстоятельств и уникальных случаев, а упорного поиска разумных возможностей созидания психики у детей, лишенных (или рано лишившихся, что дела не меняет) слуха и зрения. Надо специально оговорить, что утрата зрения и слуха в раннем возрасте приводит к тем же результатам, что и врожденная слепо-глухота. В этом случае возникшая было человеческая психика очень быстро деградирует, сводится к нулю. Вся работа строилась, разумеется, на основе максимального использования сохранившихся чувственных контактов ребенка с внешним миром, всего спектра его ощущений. Прежде всего это тактильные ощущения, затем вибрационные, обонятельные, интрацептивные ощущения. Можно добавить сюда еще и явления так называемого «шестого чувства» — образования отнюдь не мистического, хотя и несколько более сложного характера, позволяющего, например, распознавать препятствие на пути, различать открытое пространство (открытую дверь) и т. д. Явления, достаточно хорошо описанные в литературе, чтобы на них специально останавливаться.
В общем, это основа, крайне недостаточная для полноценного развития психики, создающая крайний дефицит чувственной информации. В результате — тяжелейшая картина: при сохранном мозге отсутствие контакта с окружающими людьми, стало быть, и отсутствие возможности обучения. Даже предметы окружающего мира первоначально тут не выделяются, а ощущения, идущие от самого организма, смешиваются и сливаются с внешними (экстрацептивными) ощущениями, и потому не возникает сколько-нибудь отчетливого образа внешнего мира. Полная беспомощность в пространстве и, что особенно поражает, практическое отсутствие ориентировочных реакций. Нет предметных потребностей, есть лишь элементарные органические нужды, которые не могут породить никакого сколько-нибудь организованного и ориентированного поведения. Ведь в самих по себе органических нуждах нет, говоря словами И.М. Сеченова, «никаких элементов, чтобы направить движение в ту или иную сторону или видоизменять его сообразно местности или случайности данных встреч…»
Психика в этом случае — если тут вообще можно говорить о психике — представляет собою нечто совершенно аморфное, неорганизованное, хаотичное как в объективном, так и в субъективном ее аспекте. Никакие сколько-нибудь устойчивые образы в этом потоке ощущений не выкристаллизовываются.
Чтобы использовать сохранившиеся источники познания, развития психики, нужно было найти подлинную основу их развития. Начался долгий путь ее поисков. Стержень формирования человеческой психики был выявлен в конце концов в процессе формирования действий с объектами. Должен сразу оговорить: человеческих действий с человеческими объектами, то есть с предметами, созданными человеком для человека, совокупность которых создает, пользуясь выражением Маркса, «неорганическое тело человека». Через такие действия слепо-глухонемому ребенку только и открываются впервые функциональные свойства объектов, то есть способы их [67] употребления общественным человеком, и начинают выделяться сами объекты, как вещи, существующие раздельно и друг от друга и от действующего с ними человека. Ребенок, включенный в «деловой процесс», в «деловое общение», как любил говорить А.И. Мещеряков, обретает и человеческое отношение к внешнему миру и образ этого мира.
Действия с объектами, совершаемые ребенком совместно с воспитателем и под его руководством (тут это слово приходится понимать буквально), становятся и базой рождения жестов, то есть первоначального языка общения. Вначале жест — это то же самое действие, только совершаемое в отсутствие его реального предмета (ложки, полотенца, куклы и т. д.) и потому обретающее новую функцию, функцию (значение) знака, формы общения с другим человеком — соучастником предметного действия. Жест постепенно «свертывается», редуцируется, чем и подготавливается естественный переход к словесному (вначале дактильному, пальцевому) обозначению действий и их предметов и к системе таких обозначений, то есть к языку в собственном смысле.
Овладение же языком открывало для слепо-глухонемого принципиально новые горизонты развития психики, личности, создавая новые возможности в плане чувственно-предметной деятельности. Секрет успеха, достигнутого на этом пути, заключается в том, что все воспитание и обучение строилось тут как процесс постепенного превращения внешних предметных действий в действия внутренние, как «интериоризация» внешней деятельности. Это касается одинаково всех форм деятельности — и интеллектуальной, и нравственной, и эмоционально-эстетической, и всякой иной. Даже мимика не составляет исключения. Я помню гипсовые маски, с помощью которых И.А. Соколянский обучал слепо-глухонемых человеческой мимике, рассматривая мимику как своеобразный язык, как средство общения. Но, становясь средством выражения эмоциональных состояний, мимика оказывала серьезнейшее воздействие на организацию всей эмоциональной сферы. Человеческая мимика очеловечивала тут эмоциональную сферу…
Надо ли говорить о том, что в результатах, которые мы сегодня рассматриваем, «снят» колоссальный, титанический труд? Я пользуюсь случаем поблагодарить не только тех, кто подготовил наших студентов к поступлению в высшее учебное заведение, но и всех тех, кто сделал возможным успешное проведение эксперимента. Не могу не отметить то внимание, которое уделили нашему делу наше министерство и ректорат университета. Нам разрешили принять слепо-глухих студентов вне конкурса, но с экзаменами; нас поддержали и во всех тех крупных затратах, с которыми