Проспер Мериме
Семейство Карвахаля
О malvado
Incestuoso, desleal, ingrato,
Corrompedor de la amistad jurada,
Y ley de parentesco conservada.
La Araucana.[1]
'Twas Stange
How like they look'd! The expression was the same
Serenly savage, with a little change
In the dark eye's mutual-darted flame;
For she too was one who could avenge,
If cause should be — a lioness though tame
Her father's blood, before her father's face
Boil'd up and proved her truly of his race.
Don Juan, canto IV, st. XLIV.[2]
ПРЕДИСЛОВИЕ
В книге несчастного Устариса о Новой Гранаде
[3] я вычитал анекдот, который и послужил темой предлагаемой пьесы. Вот соответствующий отрывок из этой книги:
«Дон Хосе Мария де Карвахаль был потомком знаменитого адъютанта Гонсалеса Писарро
[4], — дона Дьего, жестокость которого вошла в поговорку
[5]. В самом деле, он остался верен своим наследственным чертам, ибо не случалось грабежа, измены, убийства, в которых он не оказался бы замешан, будь то в родном его краю или в Мексиканском заливе, где он долгое время занимался пиратством. Вдобавок он предавался магии и, чтобы угодить творцу ее, дьяволу, совершал святотатства столь ужасные, что я не могу о них здесь рассказать. Но ему все же удалось купить себе помилование, так как денег у него было много, а кроме того, он подчинил власти его величества, короля испанского, дикие и мятежные индейские племена и тем добился себе прощения от вице-короля. В этом походе он не забыл и себя: ограбил многих ни в чем не повинных креолов, а затем умертвил их, обвинив в сношениях с врагами короля...
Во время этого набега он похитил и сделал своей женой девушку из благородной семьи, уроженку Бискайи, по имени донья Агустина Саласар, от которой родилась у него дочь, по имени донья Каталина. Он разрешил матери отдать ее на воспитание в монастырь Росарской божьей матери в Кумане. Но, поселившись в Истепе, у подножия Кордильер, он вернул дочь домой, ибо редкая красота ее не замедлила разжечь нечистое пламя в его порочном сердце. Сначала он пробовал развратить молодую Каталину, давая ей безнравственные книги или насмехаясь в ее присутствии над таинствами святой нашей веры. Когда же он увидел, что все его усилия тщетны, он с дьявольским лукавством постарался убедить ее в том, что она не его дочь и что ее мать, донья Агустина, не соблюла супружеской верности. Однако добродетель доньи Каталины устояла перед всеми этими гнусными кознями, — тогда Карвахаль, чей бешеный нрав недолго мог довольствоваться хитростями, решил употребить против невинного создания силу. Сначала он, как гласит молва, при помощи яда избавился от жены; потом, запершись наедине с дочерью и заставив ее выпить приворотного зелья (которое, кстати, не могло подействовать на христианку), попытался изнасиловать ее. Каталине ничего не оставалось делать, как схватить кинжал Карвахаля и нанести ему такой удар, что злодей почти тотчас же умер. Несколько минут спустя прибыл капитан дон Алонсо де Пиментель в сопровождении индейцев и испанцев, чтобы силой увезти ее из родительского дома. Дон Алонсо познакомился с ней еще в Кумане и нежно полюбил ее, но, узнав о происшедшем, сейчас же уехал и возвратился в Испанию, где, по слухам, постригся. Донья же Каталина скрылась; что с ней сталось потом — неизвестно. Судья дон Пабло Гомес, который расследовал это дело, всячески старался ее разыскать, но тщетно. То ли она убежала к таманакским индейцам, то ли ягуары растерзали ее как бы в наказание за совершенное убийство. Во всяком случае, труп дона Хосе в первую же ночь после похорон был вырыт из земли и сожран ягуарами». (См. историю процесса Беатриче Ченчи
[6].)
Я никогда бы не написал драмы на такой ужасный сюжет, если бы не получил почти одновременно двух писем, которые и привожу ниже.
Письмо первое
Милостивый государь,
Меня зовут Дьего Родригес де Кастаньеда-и-Паласьос; я командую колумбийским корветом «Возрожденная Америка», крейсирующим вдоль северо-западного побережья Испании. За год мы захватили изрядное количество добычи, но подчас нам становилось чертовски скучно. Вы, конечно, легко можете себе представить тот род пытки, которому подвергаются люди, обреченные вечно плавать вдоль берега, никогда не имея возможности к нему пристать.
Я как-то прочел, что капитан Парри
[7] развлекал свой экипаж среди полярных льдов представлениями, которые разыгрывались его офицерами.
Мне захотелось последовать его примеру. На нашем судне нашлось несколько томов пьес; каждый вечер в кают-компании мы садились за чтение в поисках подходящей пьесы. Вы не поверите, милостивый государь, какими нудными показались нам они. Офицеры предпочитали идти на вахту, лишь бы отделаться от чтения. Действующие лица, чувства, приключения — все казалось нам надуманным. Там только и были что «безумно влюбленные» принцы, не смеющие коснуться пальцем своих принцесс даже тогда, когда те были от них на расстоянии багра. Их поведение, их любовные беседы поражали нас, моряков, привыкших проще обделывать сердечные дела.
По мне, все эти герои трагедий — бесчувственные и равнодушные философы, у которых в жилах течет свекольный сок, а не кровь; заставь их убрать парус — им сразу дурно станет. Когда одному из этих господчиков доведется убить соперника на дуэли или еще как-нибудь, то не успеешь оглянуться, ан его загрызла совесть, и стал он мягче мата. Я двадцать семь лет на службе, убил сорок одного испанца и никогда ничего подобного не испытывал; среди моих офицеров редко кто не видывал на своем веку тридцати абордажей и стольких же штормов. Вы без труда поймете, что людям нашей складки требуются произведения иного рода, чем мадридским обывателям.
Будь у меня время, я непременно писал бы трагедии, но командование корветом и ведение судового журнала поглощают у меня все время. Говорят, Вы великолепный драматург. Вы бы оказали мне большую услугу, если бы употребили дарование Ваше на сочинение пьесы, которую мы могли бы разыграть на судне. Излишне напоминать Вам, что ничего сладенького нам не нужно; напротив, нам ничто не покажется ни слишком горячим, ни слишком крепким. Мы не какие-нибудь недотроги, а пуще всего мы боимся всяких нежностей. Если в Вашей драме есть влюбленные, так пусть они быстрее приступают к делу. Впрочем, к чему разглагольствовать?.. Имеющий уши да слышит. Когда Ваша пьеса будет закончена, сговоримся о плате. Если Вы ничего не имеете против испанских товаров, мы с Вами легко придем к соглашению.
Впрочем, милостивый государь мой, не опасайтесь того, что будете писать для людей, не способных Вас оценить. Все наши офицеры получили превосходное образование; лично я причисляю себя, и не без основания, к литераторскому сословию. Я