Р. К. Нарайан
ОТ ДУРНОГО ГЛАЗА
Все уже было подготовлено к съемке в павильоне: служебный кабинет, посередине — огромный письменный стол, рядом — вращающееся кресло. Гопал, уже одетый, согласно роли, в мохнатую куртку и вельветовые брюки, с наложенным на лицо гримом подошел к режиссеру и поклонился. Режиссер сказал:
— Подите встаньте в четырех шагах от кресла — нужно разок-другой прорепетировать, пока ставят свет.
— Да, сэр, — ответил Гопал, отходя на указанное место.
Он не имел ни малейшего представления о том, кого ему придется изображать и для чего. Этот режиссер никогда никого не знакомил со сценарием. Он снимал сцену за сценой, давая указания актерам прямо на съемочной площадке. Если его о чем-нибудь спрашивали, он просто-напросто пропускал вопрос мимо ушей.
— Делайте так, как вам сказано, и не задавайте лишних вопросов.
Действительно, марионетке вовсе не обязательно думать самой. И вот теперь этот сверхчеловек легонько подтолкнул Гопала к креслу:
— Садитесь… так… Обопритесь правым локтем о стол… хорошо. У вас довольный вид — только что заключили удачную сделку.
Он придирчиво посмотрел, правильно ли сидит Гопал, и сказал:
— Когда зазвонит телефон, поднимите трубку левой рукой и скажите… Помните — не надо хвататься за телефон, как утопающий за соломинку, возьмите трубку небрежно, но, пока не услышите три звонка, не обращайте на телефон никакого внимания. Когда человек привык к телефону, он не торопится брать трубку.
— Да, сэр, понимаю, — сказал Гопал.
— Вы скажете в трубку: «Рамнарайан у телефона. А-а! Здравствуйте… Неужели?» — Тут ваш голос должен зазвучать очень растерянно — вы потрясены.
— И после этого я должен положить трубку? — спросил Гопал.
— Это я вам скажу после. В данном эпизоде пока все. И не выпаливайте слова — говорите как можно естественнее.
Прозвучало три телефонных звонка. Гопал сыграл свой кусок роли. Сцену раз десять прорепетировали перед микрофоном, который болтался на кронштейне, будто пресловутая морковка перед носом у осла. Гопал произносил слова размеренно и старательно, но все как-то не получалось. Ассистент звукооператора то и дело совал голову в дверь и настойчиво требовал:
— Не глотайте окончания слов! Еще дублик, если не возражаете.
Видно, у них не принято записывать голос, пока он еще звучит ясно и свежо. Пусть сначала охрипнет от бесконечных репетиций, так что ничего не разберешь, — вот это им подходит.
Гопал без конца повторял одно и то же, пока вовсе не перестал соображать, что именно он говорит и делает. Но под аккомпанемент криков: «Приготовились!» «Съемка»! «Стоп!» и «Еще дубль, пожалуйста!» — звучавших в самых разнообразных регистрах, отсняли наконец последний дубль. Режиссер был доволен. Он проворчал:
— Я думаю, лучшего от вас все равно не добьешься. — Потом добавил: — Не шевелитесь. Продолжаем ту же сцену.
Он велел дать другое освещение. Потом посмотрел на актера в глазок кинокамеры и сказал:
— Не кладите трубку, но чуть-чуть расслабьте правую руку. Она у вас как деревянная. Сидите естественно.
Он отошел от камеры, остановился у стола, критически осмотрел Гопала и сказал:
— Ага, вот теперь у вас получилось. В этой сцене текста нет, только действие.
Микрофон на кронштейне отъехал в сторону. Гопал почувствовал облегчение. «Слава богу, никаких слов. Может, домой отпустят пораньше». Режиссер сказал:
— Слушайте меня внимательно. Как вы помните, последние ваши слова были: «Здравствуйте… Неужели?» Теперь вы продолжаете действие. Делаете паузу — десятую долю секунды, — роняете трубку, падаете назад, на спинку кресла, и голова у вас откидывается в сторону — совсем немного.
— А почему? Почему, сэр? — взволнованно спросил Гопал. Впервые за все время он осмелился задать вопрос режиссеру.
— Потому, что вы услышали по телефону ужасное известие.
— А что, сэр? — спросил Гопал.
— Пусть это вас не волнует. Не тратьте сил на лишние вопросы.
— И от этого ужасного известия я падаю в обморок? — спросил Гопал. Слабая надежда еще трепетала в его сердце.
— Нет, — отрезал режиссер. — Вы падаете замертво.
Он продолжал давать мелкие указания — как должна выскользнуть из руки телефонная трубка, куда должна упасть голова Гопала, как именно дернется его рука и так далее. Он подошел к Гопалу и тихонько постучал его по лбу. Он обращался с телом Гопала, как с манекеном, толкал его голову назад, вертел в разные стороны.
— Послушайте! С чего это у вас такой несчастный вид? — спросил вдруг режиссер. Но Гопал не решался ответить.
Режиссер на минуту задумался. Гопал стал надеяться, что тот прочтет его мысли. Режиссер заговорил:
— А может, было бы лучше…
Гопал с надеждой ловил его слова. Наконец-то этот человек сжалился над ним. Режиссер продолжал:
— …упасть лицом вниз и раскинуть руки?
— В обмороке? — еще раз спросил Гопал.
— Да нет же, вы умираете. Сердце не выдержало потрясения, — сказал режиссер.
Рука Гопала невольно прижалась к сердцу. Нет, пока еще бьется. Он поднял глаза на режиссера. Тот стоял над ним, не зная снисхождения, и ждал ответа. «Этот человек — вылитый Яма, бог смерти, — подумал Гопал. — Да он меня придушит, если я не умру по его приказу! Вот влип!» Он жалобно спросил:
— А вы не можете изменить сценарий, сэр?
Прямо ему в лицо, обжигая, светил огромный прожектор.
Дальше, оттуда, где сгущалась тень, на него глазели какие-то люди: рабочие, механики, осветители.
Услыхав это предложение, режиссер просто взорвался:
— Да что с вами? Делайте, как вам сказано, и все.
— Разумеется, сэр… Но это… Это мне не по душе.
— А кто вас спрашивает, что вам по душе, а что нет? — уничтожающе спросил режиссер. Этот человек был беспощаден, как сама судьба. Даже вредоносные планеты в определенных условиях смягчают свое влияние, но этот человек с шелковым платком на шее был неумолим. Он и младенца в люльке задушит — только бы добиться эффекта.
— Что с вами, Гопал? — снова спросил он. — С чего это вы сегодня несете всякую чепуху?
— У меня сегодня день рождения, сэр, — робко признался Гопал.
— Желаю счастья и долголетия, — вежливо сказал режиссер и добавил: — Ну и что, если у вас день рождения?
— Но это особенный день рождения, — стал объяснять Гопал. — Сегодня мне исполнилось сорок девять лет. Астрологи не раз мне говорили, что я вряд ли доживу до этого дня, но если уж доживу, то больше тревожиться нечего. Всю жизнь я втайне боялся этого дня. Бывало,