размоет комья глины –
Не выйду из твоих ворот. Ждать буду вместе с мертвецами, Под зноем ждать и под дождями, Как тот, кто у калитки ждёт.
Пусть гибель вновь пророчит филин, И пусть Господень гнев всесилен – Одна слеза из этих глаз Проклятье смоет с крыш усталых, И всё, что на сердце осталось, Я в песне сохраню для вас.
1. На четыре стороны света глядят четыре демобилизованных полководца небесного воинства, но все четыре стороны света затянуты тучами, и на каждой висит амбарный замок.
А солнечный свет раскачивает тень старинного памятника от часа цепей до часа плясок, от часа розы до часа змеи, от часа улыбки до часа злобы, от часа надежды до НИКОГДА...
И только шаг остаётся от минут безнадежности до турникета смерти. Движутся наши жизни, как пальцы по злому рашпилю, днями, годами, веками... Случается нам иногда проплакать и год напролёт.
И вот слоняюсь вокруг обелиска, где часто когда-то ждал свиданья, Слушая, как журчит вода, которая выливалась из пастей химер, которые выливались из Апокалипсиса...
А тогда я видел, как тени набрасывала вода на твоё лицо.
Было это в час розы...
2. Пожалуйста, влезь на фонтан, сынок! прочти мне всё, что начертано там, на каменных этих страницах.
Первое – от Матвея: "Кто властен из нас Увеличить срок жизни своей Хоть на локоть?"
А второе? Это – от Марка: "Свечу горящую принеся, Кто поставит её под горшок, А не в подсвечник?"
А вот – от Луки: "Глаза – это светильники тела, но туда, где тел не сочтёшь, слетаются тучи коршунов"...
И последнее – от Иоанна, Любимого ученика. Книга его – за семью замками! Открой, малыш! Открой, Если даже зубами придется работать!
3. Я был крещён в Чумной часовне Святого Роха на краю Ольшана.
Когда чума разгуливала в Праге, Там штабелями складывали трупы. Вот так и громоздили, как дрова. Тела истлели, и смешались кости С землей и пылью, известью и глиной...
Я долго там бродил... Но никогда от радостей мимолетящей жизни Не отрекусь! Мне хорошо везде, где дышат люди, куда б меня не занесло – повсюду хватаю запахи: неповторимые запахи женских волос.
На ступеньках ольшанских трактиров слушаю вечерами голоса тех могильщиков... До чего же их песни вульгарны! Но и песни давно не звучат, И могильщики сами себя схоронили...
А когда настала весна, взял я лютню и взял перо, И пошёл туда, где цвела сакура у южной стены часовни.
Одурманен запахом цветов, я вспомнил девушек, которые снимают подвязки с поясами, так небрежно бросая их на спинку стула... Но – до этого ещё мне оставалось лет пять пути, не меньше...
4. Нередко я стоял подолгу у деревянной колокольни (Она уже давно немая), глядел на статуи, ампирные и грустные на Малостранском кладбище.
(Те статуи погнили, не пережив и мертвецов, схороненных под ними...)
Уходят медленно, уходят понемногу с улыбками ушедшей красоты... А среди них ведь были не только женщины и воины в суровых латах...
Давно я не был там.
5. Не оставляйте никому иллюзию – что больше нет чумы, что кончилась чума... Неправда! Я видел множество гробов, вплывавших в эти ворота, да и в другие...
Нет, нет – чума свирепствует! Ведь просто врачи, чтобы не вызвать паники, ее мудрёно как-то называют – что день – то новое названье; Но смерть – всё та же, что была. И так же заразительна чума.
Когда ни посмотрю в окно – всё те же клячи, те же дроги, и те же тощие гроба.
Но не звонят колокола, И нет креста на колокольне и можжевелового дыма нет...
6. На Юлиановых лугах валялись мы однажды вечером.
Город во тьму уходил. В темных речных затонах послышался плач лягушек.
Подошла молодая цыганка в полурасстёгнутой блузке. Она по руке гадала. Она сказала Галасу: "Не доживёшь до пятидесяти!" И тут же Артуше Чернику: "Не намного переживёшь его."
А я не хотел узнать – страшно... Но взяла мою руку насильно и гневно крикнула: "Ты – долго, долго!..."
Это была её месть и моя казнь...
7. А сколько написал я песен и стихов! Была война во всех концах земли, а я, губами трогая серёжки, шептал любовные стихи... Что, стыдно? Пожалуй, нет!
Как только ты уснула тебе венок сонетов положил я под сгиб коленок... (лучше, чем лавровый, что получает рыцарь автогонок!)
Однажды мы как-то встретились недалеко от фонтана, но каждый шел по другой дороге, в другую сторону, по другому тротуару, в другое время...
И всё же долго казалось, что вижу твои ноги, что слышу твой смех, что даже... Но это была не ты.
И всё же однажды я глянул в твои глаза!
8. Трижды мой позвоночник густо намазан йодом, он – золотисто-бурый, как лица принцесс индийских на храмовых узких ступенях там, где слоны в коронах покачиваются в аллее.
А та, что была посредине, та, что прекрасней всех, мне улыбнулась... Боже – что только не лезет в башку на операционном столе!
Вот направили лампу, хирург нацелил свой скальпель, – первый длинный надрез...
Я на мгновенье проснулся и тут же закрыл глаза, но всё-таки подглядел: над белой стерильной маской сияли женские очи! Попробовал улыбнуться – здравствуйте, ясные очи!
...Но уже зажали сосуды, растянули разрез крючками, чтоб хирург смог легче раздвинуть паравертебральные мышцы... Я молча стонал. Я лежал на боку, руки были свободны, их держала сестра на коленях за моей головой... Я её обхватил за бёдра и судорожно прижал – так водолаз хватает амфору, с ней всплывая... но в этот миг пентотал просочился в каждую клетку, и всё угасло... Не помню... Сестричка, у Вас синяки... Помню... Не обижайтесь... А в душе я твердил себе: жаль, что не мог хоть на краткий миг удержать добычу! На миг!!!
9. Почему седовласых считают мудрыми? Если неопалимая купина догорела – что стоит твоя
Не выйду из твоих ворот. Ждать буду вместе с мертвецами, Под зноем ждать и под дождями, Как тот, кто у калитки ждёт.
Пусть гибель вновь пророчит филин, И пусть Господень гнев всесилен – Одна слеза из этих глаз Проклятье смоет с крыш усталых, И всё, что на сердце осталось, Я в песне сохраню для вас.
ПАМЯТНИК ЧУМЕ
1. На четыре стороны света глядят четыре демобилизованных полководца небесного воинства, но все четыре стороны света затянуты тучами, и на каждой висит амбарный замок.
А солнечный свет раскачивает тень старинного памятника от часа цепей до часа плясок, от часа розы до часа змеи, от часа улыбки до часа злобы, от часа надежды до НИКОГДА...
И только шаг остаётся от минут безнадежности до турникета смерти. Движутся наши жизни, как пальцы по злому рашпилю, днями, годами, веками... Случается нам иногда проплакать и год напролёт.
И вот слоняюсь вокруг обелиска, где часто когда-то ждал свиданья, Слушая, как журчит вода, которая выливалась из пастей химер, которые выливались из Апокалипсиса...
А тогда я видел, как тени набрасывала вода на твоё лицо.
Было это в час розы...
2. Пожалуйста, влезь на фонтан, сынок! прочти мне всё, что начертано там, на каменных этих страницах.
Первое – от Матвея: "Кто властен из нас Увеличить срок жизни своей Хоть на локоть?"
А второе? Это – от Марка: "Свечу горящую принеся, Кто поставит её под горшок, А не в подсвечник?"
А вот – от Луки: "Глаза – это светильники тела, но туда, где тел не сочтёшь, слетаются тучи коршунов"...
И последнее – от Иоанна, Любимого ученика. Книга его – за семью замками! Открой, малыш! Открой, Если даже зубами придется работать!
3. Я был крещён в Чумной часовне Святого Роха на краю Ольшана.
Когда чума разгуливала в Праге, Там штабелями складывали трупы. Вот так и громоздили, как дрова. Тела истлели, и смешались кости С землей и пылью, известью и глиной...
Я долго там бродил... Но никогда от радостей мимолетящей жизни Не отрекусь! Мне хорошо везде, где дышат люди, куда б меня не занесло – повсюду хватаю запахи: неповторимые запахи женских волос.
На ступеньках ольшанских трактиров слушаю вечерами голоса тех могильщиков... До чего же их песни вульгарны! Но и песни давно не звучат, И могильщики сами себя схоронили...
А когда настала весна, взял я лютню и взял перо, И пошёл туда, где цвела сакура у южной стены часовни.
Одурманен запахом цветов, я вспомнил девушек, которые снимают подвязки с поясами, так небрежно бросая их на спинку стула... Но – до этого ещё мне оставалось лет пять пути, не меньше...
4. Нередко я стоял подолгу у деревянной колокольни (Она уже давно немая), глядел на статуи, ампирные и грустные на Малостранском кладбище.
(Те статуи погнили, не пережив и мертвецов, схороненных под ними...)
Уходят медленно, уходят понемногу с улыбками ушедшей красоты... А среди них ведь были не только женщины и воины в суровых латах...
Давно я не был там.
5. Не оставляйте никому иллюзию – что больше нет чумы, что кончилась чума... Неправда! Я видел множество гробов, вплывавших в эти ворота, да и в другие...
Нет, нет – чума свирепствует! Ведь просто врачи, чтобы не вызвать паники, ее мудрёно как-то называют – что день – то новое названье; Но смерть – всё та же, что была. И так же заразительна чума.
Когда ни посмотрю в окно – всё те же клячи, те же дроги, и те же тощие гроба.
Но не звонят колокола, И нет креста на колокольне и можжевелового дыма нет...
6. На Юлиановых лугах валялись мы однажды вечером.
Город во тьму уходил. В темных речных затонах послышался плач лягушек.
Подошла молодая цыганка в полурасстёгнутой блузке. Она по руке гадала. Она сказала Галасу: "Не доживёшь до пятидесяти!" И тут же Артуше Чернику: "Не намного переживёшь его."
А я не хотел узнать – страшно... Но взяла мою руку насильно и гневно крикнула: "Ты – долго, долго!..."
Это была её месть и моя казнь...
7. А сколько написал я песен и стихов! Была война во всех концах земли, а я, губами трогая серёжки, шептал любовные стихи... Что, стыдно? Пожалуй, нет!
Как только ты уснула тебе венок сонетов положил я под сгиб коленок... (лучше, чем лавровый, что получает рыцарь автогонок!)
Однажды мы как-то встретились недалеко от фонтана, но каждый шел по другой дороге, в другую сторону, по другому тротуару, в другое время...
И всё же долго казалось, что вижу твои ноги, что слышу твой смех, что даже... Но это была не ты.
И всё же однажды я глянул в твои глаза!
8. Трижды мой позвоночник густо намазан йодом, он – золотисто-бурый, как лица принцесс индийских на храмовых узких ступенях там, где слоны в коронах покачиваются в аллее.
А та, что была посредине, та, что прекрасней всех, мне улыбнулась... Боже – что только не лезет в башку на операционном столе!
Вот направили лампу, хирург нацелил свой скальпель, – первый длинный надрез...
Я на мгновенье проснулся и тут же закрыл глаза, но всё-таки подглядел: над белой стерильной маской сияли женские очи! Попробовал улыбнуться – здравствуйте, ясные очи!
...Но уже зажали сосуды, растянули разрез крючками, чтоб хирург смог легче раздвинуть паравертебральные мышцы... Я молча стонал. Я лежал на боку, руки были свободны, их держала сестра на коленях за моей головой... Я её обхватил за бёдра и судорожно прижал – так водолаз хватает амфору, с ней всплывая... но в этот миг пентотал просочился в каждую клетку, и всё угасло... Не помню... Сестричка, у Вас синяки... Помню... Не обижайтесь... А в душе я твердил себе: жаль, что не мог хоть на краткий миг удержать добычу! На миг!!!
9. Почему седовласых считают мудрыми? Если неопалимая купина догорела – что стоит твоя