полумасок влюблённых,
Где в хрустальных подвесках играет шандал,
И сердца, как порхающий рой махаонов,
Загораясь, летят в этот ветреный бал.
Гойя — рожи старух в зазеркальном кошмаре, Голым девочкам мерит чулки сатана, Ведьмы в чёрном котле чей-то выкидыш варят, И соблазном несёт от любого пятна.
Это озеро крови под зеленью елей, Падших ангелов тайный и мрачный приют, Это Делакруа, чьи фанфарные трели Вздохам Вебера смолкнуть в лесу не дают.
Эти все богохульства, проклятья и крики, Устремленье к восторгам, молитвам, слезам, Это — эхо в глуши лабиринтов безликих, А для смертных — божественный, тайный бальзам.
Это — крик часовых от столетья к столетью, Зов стрелков, затерявшихся в чаще лесной, Это — голос команды, грохочущий медью, Это — свет маяков над стеной крепостной!
И воистину, Господи, лучший свидетель, Что храним мы достоинство смертных людей, Этот огненный вопль, эти волны столетий У подножия вечной твердыни Твоей!
382. ИЗ "НЕОКОНЧЕННОГО РОМАНА"
В немецкой маленькой пивной… Ах, Мина-Линда, что с тобой? Зачем тебе быть не собой С такой черёмуховой кожей? Ведь нежным детским голосам Нет смысла подражать басам. Ach, Du, mein lieber Augustin, там Свистит на улице прохожий.
Софиенштрассе… Ах, постой: Та комната и шкаф резной, Диван с накидкой кружевной И на плите фырчащий чайник, В кистях портьеры на окне, И "Остров мёртвых" на стене, И пеньюар, навстречу мне Распахнутый, как бы случайно…
Что нам за радости даны? Саарбрюкен. Улицы темны. Дитя проигранной войны, Ты ничему давно не рада. Плечом подёрнуть, соблазнять… И вот выходишь ты опять Себя на улице продать Всего за плитку шоколада.
Да мне ль тебя судить? Ну, нет! О нищем счастье нищий бред. И если чудеса тех лет Отыщутся когда-то после — Их не узнают, не поймут Но люди так ведь и живут, А поцелуи их бредут За ними вслед, как отсвет поздний.
Ну что мне в жизни может дать — Постели и тела менять? Себе всё время изменять? Как будто смена декораций Откроет новые края! И словно я — опять не я, Но будет снова тень моя В руках похожих раздеваться…
Душе не легче, не трудней, Миг счастья — мига не длинней. Что ж делать с этой кучкой дней, Что делать с этими ночами? Там, где я жил, где умирал, Любил… Да нет — квартировал! Как шум проспектов, я стихал, Как город, уходил в молчанье.
Дурацкие года, пока Мы строим замки из песка, Любовь мелькает и тоска, Смешенье мыслей и агоний. На швайку шило я менял, Псов от волков не отличал, И если плохо роль сыграл, То значит — ничего не понял!
Есть в городе квартал такой, Между казармой и рекой. Там расцветали в час ночной, Как цвет люцерны, груди Лолы… Я никого не знал нежней. В борделе меж цветных огней Я столько раз ложился с ней Под заиканья пианолы!
Её волос густой поток Стекал чуть ни до самых ног… Любой и каждый, впрочем, мог Хоть в будни с ней, хоть в воскресенье. Она всё занята была: Солдата своего ждала, Копила деньги и жила Надеждою на возвращенье.
Полно в Саарбрюкене солдат, А к ночи — штатские спешат: Тебе ведь, Лола, каждый рад! Накрась ресницы — рассветало, Ещё по рюмке, и пора… Так глупо кончилась игра: Однажды, в пять часов утра — Хмельной драгун… Удар кинжала…
Всё гуще небо и мрачней. Вот пролетел косяк гусей Над набережною моей (Река — темней пивной бутылки…). Глазами я их провожал, Их горький крик меня пронзал, И показалось — я узнал В нём Райнера Марию Рильке…
383. ЗАВЕЩАНИЕ
Я словно ива загрущу, Когда Господь, отмерив дни, Мне скажет, хлопнув по плечу: — Так есть ли Я? Пойди взгляни! Тогда поминки справлю я По всем на свете — пей до дна! - Ещё стоит ли та сосна, Что мне на гроб пойти должна?
Я б на кладбище в этот раз Кружной дорогой зашагал, Я просачкую смертный час, Как раньше в школе сачковал. Пускай меня ханжа любой Последним психом назовёт, Пускай ворчит — я в мир иной Отправлюсь задницей вперёд!
Но до того, как флиртовать В аду с фантомами блядей, Ещё подружку бы обнять, Ещё залезть под юбку ей, Ещё раз ей "люблю" шепнуть, Глаз не сводя с её лица, И хризантему протянуть: Что ж, это — роза мертвеца!
Пусть Бог внушит моей жене, Что я всегда был верный друг. Чтоб уронить слезу по мне, Ей не понадобится лук… И лучше б муж её второй Был точно роста моего, Чтобы пиджак потёртый мой Налез, не лопнув, на него.
Моё вино, мою жену И трубку я отдать готов, Но пусть — иначе прокляну! - Не трогает моих котов! Хоть был я человек не злой, Но чуть обидит одного — Тотчас же грозный призрак мой Придёт преследовать его!
Вот жёлтый лист упал во прах, И завещанье надо спеть. Пускай напишут на дверях: "Закрыто. Перерыв на смерть." Зато уж от больных зубов Меня избавит смертный сон… Заройте без надгробных слов В могиле братской всех времён
384. И МЕДНЫЕ TPYБЫ
Я сторонюсь всего, что шумно и публично, Живу себе в тени, почти что буколично, Я славе не хочу платить собой оброк, На лавровых венках я дрыхну как сурок. А мне твердят кругом — раз у тебя есть имя, То ты в большом долгу перед людьми простыми, Чтоб славу поддержать, мол, выстави на свет Все потроха свои и каждый свой секрет.
О, трубы Славы стоустой! А проку От вас не густо…
Могу ли я забыть простую осторожность, Хотя реклама мне охотно даст возможность Подробно рассказать о том срыванье роз, При коем так важна экстравагантность поз. Но если рассказать, какие Пенелопы Когда и где и как мне подставляли попы, О, сколько на земле прибавится блядей, И сколько пуль схвачу я от своих друзей!
Эксгибиционизм претит моей природе, Болезненно стыдлив я при честном народе: Известную деталь не видит взор ничей, Помимо баб моих или моих врачей. Я вовсе не хочу бить в барабаны хером, Чтоб выбить гонорар досужим хроникерам, Мне вовсе ни к
Гойя — рожи старух в зазеркальном кошмаре, Голым девочкам мерит чулки сатана, Ведьмы в чёрном котле чей-то выкидыш варят, И соблазном несёт от любого пятна.
Это озеро крови под зеленью елей, Падших ангелов тайный и мрачный приют, Это Делакруа, чьи фанфарные трели Вздохам Вебера смолкнуть в лесу не дают.
Эти все богохульства, проклятья и крики, Устремленье к восторгам, молитвам, слезам, Это — эхо в глуши лабиринтов безликих, А для смертных — божественный, тайный бальзам.
Это — крик часовых от столетья к столетью, Зов стрелков, затерявшихся в чаще лесной, Это — голос команды, грохочущий медью, Это — свет маяков над стеной крепостной!
И воистину, Господи, лучший свидетель, Что храним мы достоинство смертных людей, Этот огненный вопль, эти волны столетий У подножия вечной твердыни Твоей!
ЛУИ АРАГОН
382. ИЗ "НЕОКОНЧЕННОГО РОМАНА"
В немецкой маленькой пивной… Ах, Мина-Линда, что с тобой? Зачем тебе быть не собой С такой черёмуховой кожей? Ведь нежным детским голосам Нет смысла подражать басам. Ach, Du, mein lieber Augustin, там Свистит на улице прохожий.
Софиенштрассе… Ах, постой: Та комната и шкаф резной, Диван с накидкой кружевной И на плите фырчащий чайник, В кистях портьеры на окне, И "Остров мёртвых" на стене, И пеньюар, навстречу мне Распахнутый, как бы случайно…
Что нам за радости даны? Саарбрюкен. Улицы темны. Дитя проигранной войны, Ты ничему давно не рада. Плечом подёрнуть, соблазнять… И вот выходишь ты опять Себя на улице продать Всего за плитку шоколада.
Да мне ль тебя судить? Ну, нет! О нищем счастье нищий бред. И если чудеса тех лет Отыщутся когда-то после — Их не узнают, не поймут Но люди так ведь и живут, А поцелуи их бредут За ними вслед, как отсвет поздний.
Ну что мне в жизни может дать — Постели и тела менять? Себе всё время изменять? Как будто смена декораций Откроет новые края! И словно я — опять не я, Но будет снова тень моя В руках похожих раздеваться…
Душе не легче, не трудней, Миг счастья — мига не длинней. Что ж делать с этой кучкой дней, Что делать с этими ночами? Там, где я жил, где умирал, Любил… Да нет — квартировал! Как шум проспектов, я стихал, Как город, уходил в молчанье.
Дурацкие года, пока Мы строим замки из песка, Любовь мелькает и тоска, Смешенье мыслей и агоний. На швайку шило я менял, Псов от волков не отличал, И если плохо роль сыграл, То значит — ничего не понял!
Есть в городе квартал такой, Между казармой и рекой. Там расцветали в час ночной, Как цвет люцерны, груди Лолы… Я никого не знал нежней. В борделе меж цветных огней Я столько раз ложился с ней Под заиканья пианолы!
Её волос густой поток Стекал чуть ни до самых ног… Любой и каждый, впрочем, мог Хоть в будни с ней, хоть в воскресенье. Она всё занята была: Солдата своего ждала, Копила деньги и жила Надеждою на возвращенье.
Полно в Саарбрюкене солдат, А к ночи — штатские спешат: Тебе ведь, Лола, каждый рад! Накрась ресницы — рассветало, Ещё по рюмке, и пора… Так глупо кончилась игра: Однажды, в пять часов утра — Хмельной драгун… Удар кинжала…
Всё гуще небо и мрачней. Вот пролетел косяк гусей Над набережною моей (Река — темней пивной бутылки…). Глазами я их провожал, Их горький крик меня пронзал, И показалось — я узнал В нём Райнера Марию Рильке…
ЖОРЖ БРАССЕНС
383. ЗАВЕЩАНИЕ
Я словно ива загрущу, Когда Господь, отмерив дни, Мне скажет, хлопнув по плечу: — Так есть ли Я? Пойди взгляни! Тогда поминки справлю я По всем на свете — пей до дна! - Ещё стоит ли та сосна, Что мне на гроб пойти должна?
Я б на кладбище в этот раз Кружной дорогой зашагал, Я просачкую смертный час, Как раньше в школе сачковал. Пускай меня ханжа любой Последним психом назовёт, Пускай ворчит — я в мир иной Отправлюсь задницей вперёд!
Но до того, как флиртовать В аду с фантомами блядей, Ещё подружку бы обнять, Ещё залезть под юбку ей, Ещё раз ей "люблю" шепнуть, Глаз не сводя с её лица, И хризантему протянуть: Что ж, это — роза мертвеца!
Пусть Бог внушит моей жене, Что я всегда был верный друг. Чтоб уронить слезу по мне, Ей не понадобится лук… И лучше б муж её второй Был точно роста моего, Чтобы пиджак потёртый мой Налез, не лопнув, на него.
Моё вино, мою жену И трубку я отдать готов, Но пусть — иначе прокляну! - Не трогает моих котов! Хоть был я человек не злой, Но чуть обидит одного — Тотчас же грозный призрак мой Придёт преследовать его!
Вот жёлтый лист упал во прах, И завещанье надо спеть. Пускай напишут на дверях: "Закрыто. Перерыв на смерть." Зато уж от больных зубов Меня избавит смертный сон… Заройте без надгробных слов В могиле братской всех времён
384. И МЕДНЫЕ TPYБЫ
Я сторонюсь всего, что шумно и публично, Живу себе в тени, почти что буколично, Я славе не хочу платить собой оброк, На лавровых венках я дрыхну как сурок. А мне твердят кругом — раз у тебя есть имя, То ты в большом долгу перед людьми простыми, Чтоб славу поддержать, мол, выстави на свет Все потроха свои и каждый свой секрет.
О, трубы Славы стоустой! А проку От вас не густо…
Могу ли я забыть простую осторожность, Хотя реклама мне охотно даст возможность Подробно рассказать о том срыванье роз, При коем так важна экстравагантность поз. Но если рассказать, какие Пенелопы Когда и где и как мне подставляли попы, О, сколько на земле прибавится блядей, И сколько пуль схвачу я от своих друзей!
Эксгибиционизм претит моей природе, Болезненно стыдлив я при честном народе: Известную деталь не видит взор ничей, Помимо баб моих или моих врачей. Я вовсе не хочу бить в барабаны хером, Чтоб выбить гонорар досужим хроникерам, Мне вовсе ни к