Рэтбоун, — с легкой дрожью в голосе ответила она. — Я так понимаю, вы явились сюда спросить меня о пеньюаре?

— Да, — тихо подтвердил он. — Я сожалею, что мне приходится это делать, но выбора у нас нет. Лакей Гарольд позволил мне осмотреть ковер в кабинете… — Рэтбоун обвел взглядом лица собравшихся. Никто не пошевелился, никто не издал ни звука. — Я обнаружил кровавые пятна на ковре и на рукоятке ножа для разрезания бумаги.

Изящным жестом он извлек из кармана нож и медленно повернул его для всеобщего обозрения. По лезвию скользнули блики.

Майлз Келлард стоял неподвижно, брови его были недоуменно сдвинуты.

У Киприана был потерянный, несчастный вид.

Сэр Бэзил смотрел не моргая.

Араминта стиснула кулачки так, что побелели костяшки пальцев. Лицо ее было белым как бумага.

— Я надеюсь, ваш жест имеет определенную цель? — раздраженно сказала Ромола. — Ненавижу мелодрамы. Объясните, в чем дело, и прекратите этот балаган.

— Да умолкни ты! — прикрикнула Фенелла. — Ты ненавидишь все, что нарушает твой покой и благополучие. Если не можешь сказать ничего путного, то хотя бы придержи язык.

— Октавия Хэслетт умерла в кабинете, — ровным ясным голосом объяснил Рэтбоун, и по комнате прошел шепоток.

— Боже правый! — Фенеллу озадачила и позабавила эта новость. — Вы что же, полагаете, Октавия вступила в связь с лакеем на ковре в кабинете? Это нелепо… да и неудобно. К их услугам была отличная кровать.

Леди Беатрис повернулась и влепила Фенелле звонкую пощечину, от которой та упала в кресло.

— Я мечтала это сделать много лет, — с неожиданным удовлетворением произнесла она. — Наверное, это единственное приятное событие за сегодняшний день… Дура! Никакой связи не было вообще. Октавия обнаружила, что Бэзил добился того, чтобы Гарри шел в первых рядах под Балаклавой, где погибло столько народа. А узнав об этом, почувствовала себя настолько обманутой и несчастной, что покончила с собой.

Наступило испуганное молчание. Бэзил выступил вперед, лицо его посерело, руки тряслись. С видимым усилием он овладел собой.

— Это неправда. Ты помешалась от горя. Пожалуйста, вернись в свою комнату, а я пришлю тебе доктора. Ради бога, мисс Лэттерли, не стойте вы здесь, сделайте что-нибудь!

— Это правда, сэр Бэзил, — ответила Эстер, глядя ему прямо в глаза — впервые с тех пор, как устроилась в этот дом сиделкой. — Я ходила в военное министерство и узнала подробности смерти капитана Хэслетта. Октавия была там в день своей смерти и выяснила то же самое.

Киприан уставился на отца, потом — на Ивэна и, наконец, на Рэтбоуна.

— Позвольте, но ведь нож и пеньюар найдены в комнате Персиваля. Папа прав. Что бы там Октавия ни узнала насчет Гарри, это не имеет никакого отношения к делу. Есть вещественные доказательства. Окровавленный пеньюар Октавии и завернутый в него нож.

— Да, — согласился Рэтбоун. — Но на этом ноже кровь не Октавии. Октавия убила себя ножом для разрезания бумаг в кабинете, а потом кто-то обнаружил ее тело, перенес наверх, в спальню, придав случившемуся видимость убийства. — На лице адвоката проступили отвращение и брезгливость. — Без сомнения, этот кто-то намеревался таким образом уберечь семейство от скандала. А нож вытерли и положили на прежнее место.

— А как же кухонный нож? — спросил Киприан. — И пеньюар? Он ведь принадлежал Октавии. Роз его узнала, и Мэри — тоже, а самое главное, Араминта видела в нем Октавию вечером перед смертью. Кроме того, на нем кровь.

— Кухонный нож можно было взять в любое время, — терпеливо объяснил Рэтбоун. — С кровью тоже проблем не возникло бы — в доме каждый день готовятся блюда из дичи, мяса, птицы…

— Но пеньюар!

— В этом-то вся и загвоздка. Видите ли, за день до смерти Октавии ей принесли из прачечной этот пеньюар — чистый, целый и невредимый…

— Естественно, — сердито согласился Киприан. — В другом виде его просто не могли принести. О чем вы вообще толкуете?

— Следующим вечером, перед самой смертью, — продолжал Рэтбоун, пропустив мимо ушей грубоватую реплику, — миссис Хэслетт вернулась из гостиной в свою комнату и там переоделась. К несчастью, пеньюар оказался порван, и мы уже, наверное, никогда не узнаем, как именно это случилось. На лестнице миссис Хэслетт встретила свою сестру, миссис Келлард, и пожелала ей спокойной ночи, что нам подтверждает сама миссис Келлард… — Он взглянул на Араминту, та ответила ему утвердительным кивком, и свет заиграл на ее прекрасных волосах. — Затем миссис Хэслетт отправилась в спальню своей матери. Но леди Мюидор заметила, что на пеньюаре порвано кружево… Вы подтверждаете это, мэм?

— Да… подтверждаю.

Голос леди Беатрис был хрипловат и исполнен горя.

— Октавия сняла пеньюар и отдала матери. — Рэтбоун говорил тихо, но очень отчетливо. Каждое слово падало, как камушек в ледяную воду. — В спальню Октавия отправилась уже без него. И без него она пришла ночью в кабинет своего отца. Леди Мюидор починила пеньюар. Затем его вновь отнесли в комнату Октавии. А оттуда его забрал кто-то, знавший, что именно в этом пеньюаре Октавия была перед смертью, но не знавший, что она оставила его в комнате матери…

Один за другим — сначала леди Беатрис, потом Киприан, а потом и все остальные повернулись к Араминте. Ее изможденное лицо застыло.

— Господи боже! И ты позволила, чтобы Персиваля повесили? — пробормотал наконец Киприан; губы его еле слушались, тело сжалось.

Араминта не ответила. Она сама была бледна как смерть.

— Как же ты втащила ее по лестнице? — спросил Киприан, гневно повысив голос, в котором, однако, звучала затаенная боль.

Араминта с трудом улыбнулась, но улыбка вышла жалкая и жестокая.

— Это не я… Это папа. Иногда я думала: если все выйдет наружу, я скажу, что это был Майлз, — за все, что он тогда сделал со мной и продолжал делать все эти годы. Но этому никто бы не поверил. — В голосе ее звучало презрение. — Он ведь трус. Да и ни за что не стал бы лгать, защищая Мюидоров. Мы это сделали с папой, а Майлз теперь даже пальцем не пошевелит, чтобы помочь нам.

Она встала и повернулась к сэру Бэзилу. Тонкая струйка крови от пронзивших кожу ногтей полилась по ее тонкому запястью.

— Я всегда так любила тебя, папа, а ты выдал меня замуж за человека, который обращался со мной, как с последней уличной девкой. — Горечь и боль в ее голосе были невыносимы. — Ты не позволил мне уйти от него — еще бы, это ведь нанесет урон чести Мюидоров! Ты всегда пекся лишь об одном — о власти. О власти денег, о власти общественного положения.

Сэр Бэзил стоял неподвижно.

— Да, я скрыла самоубийство Октавии, чтобы спасти фамильную