брата-егеря, а про племянника вообще». Доктор Генони был готов принять любое объяснение, разрешающее эту безнадежную путаницу.
«У меня голова идет кругом», — сказала Сильва.
«Интересная, однако, гипотеза — насчет Эдварда, выдающего себя за Эдмунда», — потер подбородок доктор Генони. «Собственно, у Эдмунда — не столько паранойя, сколько шизофрения, то есть раздвоение личности. Это не значит, что в своей второй ипостаси он не способен, скажем, писать деловые письма и давать руководящие указания, заниматься благотворительностью и разъезжать по всему миру. Вполне возможно. Вполне возможно, что речь идет о весьма любопытном случае диссимуляции».
«Чья диссимуляция и с какой целью?» — спросила Сильва. Она оторвала взгляд от окна, где солнце подмигивало ей сквозь бегущие облака.
«Эдварда как Эдмунда», — ответил доктор Генони. Он стоял посреди комнаты, руки в карманах, нижняя губа оттопырена в гримасе раздумья. «Диссимуляция, повторяю, есть попытка скрыть свое истинное заболевание, выдавая себя за жертву иного, психологически более приемлемого недуга — например, избавляющего от чувства вины и стыда. Больной знает, что мы знаем о его безумии, и пытается убедить нас в его собственной версии заболевания. Если он действительно сын лорда, ему кажется более приемлемым изображать из себя сына егеря, вообразившего себя сыном лорда, чем признать, что он в действительности — сын лорда, вообразивший себя сыном егеря».
«По каким же таким причинам душевнобольному лорду душевно спокойней воображать себя душевнобольным егерем?» — спросил Виктор.
«Попытаюсь разъяснить. Что, если егерь был убит во время фазаньей охоты лордом из-за того, что у лорда под ногами путался не сын егеря, а маленький сын лорда? В таком случае, это был трагический инцидент не отцеубийства, а самого что ни на есть банального убийства, когда аристократ-мальчишка оказался причиной убийства егеря, человека низших классов. Собственно, это, пожалуй, единственное объяснение, почему егерь вдруг, вопреки всем правилам, шагнул в опасную зону, где могут задеть шальным выстрелом: он увидел то, чего никто не видел, — ползающего под ногами сына лорда, и решил его оттуда извлечь». Генони по-профессорски устало и глубокомысленно потер переносицу: «Если наш главный герой — лорд, а не егерь, значит, он, наш лорд, готов взять на себя грех отцеубийства, подать дело так, что, мол, низшие классы сами себя убивают — только бы исключить свой аристократический класс из этой темной истории».
«Значит, Эдмунд, получается, есть Эдвард, воображающий себя Эдмундом, вообразившим себя Эдвардом?» — повторила, стараясь, как на уроке, усвоить сказанное, Сильва.
«Надо спросить об этом у самого Эдварда-Эдмунда», — пожал плечами доктор Генони. «Однако загадка не будет разрешена, пока наш герой не придет в себя. Почему бы вам троим не расположиться у меня в клинике?» Его бульдожье лицо глядело умоляюще. «Мы попробуем разрешить синдром Эдиповой диссимуляции у вас, Виктор. Постараемся элиминировать комплекс двойственности в вас, Феликс. В то время как у вас, Сильва, при благоприятном стечении обстоятельств и удачном исходе есть шанс стать первой леди третьей волны», — подмигнул он всем троим. «Тем более спешу сообщить вам, что в Сильвиной квартире был пожар: то ли из-за гашишной трубки, то ли из-за тлеющего мусора в пепельнице, а кое-кто утверждает, что квартиру, не выдержав шума и грохота, подожгли соседи. Так что возвращаться вам все равно некуда. Мы могли бы преинтересно обсудить проблему скотоложства — между заключенными и собаками охранников — в исправительно-трудовых лагерях. Соглашайтесь, э?»