растекающимся: семенил, подпрыгивал и проделывал все это совершенно естественно, в отличие от своих товарищей, которые вели себя, подчиняясь каким-то не известным мне правилам.

Существо то и дело подавалось вперед всем телом и высоко поднимало ноги. Ворота храма открылись, и все четверо исчезли.

Итак, что бы там ни было, представители сочли необходимым приехать за хуэтлакоатлем. Правда, мне почти ничего не было известно о них, но я точно знал: слишком пылкими чувствами по отношению к собратьям они не отличались. Очевидно, не родственные заботы привели сюда хуэтлакоатля со свитой. Интересно.

И с каждой минутой становится все интереснее.

Не прошло и четверти часа, как ворота снова открылись, и оттуда выступили закутанные в плащи фигуры. Впереди шел человек, за ним — господин хуэтлакоатль, а потом и слуги, несущие большой сверток. Хуэтлакоатль первым уселся в паромобиль. Носильщики уложили труп и тоже сели. Агрегат громко фыркнул паром и умчался в ночь.

Я повернулся и направился к пристани. Но во «Дворец Колибри» не зашел. Ночь еще только начиналась. Ветер разогнал облака, открыв унылое беззвездное небо, нависшее над чернеющими водами залива. Гигантская статуя Богини Бурь улыбнулась мне, показывая выщербленные зубы и потрескавшиеся губы. В квартале Атлнахуака имелось немало улиц, которые следовало сегодня обойти.

«Двор Змей» мало походил на «Дворец Колибри». Последний представлял собой настоящую древность, в отличие от аляповатого современного сооружения. Жестяная модерновая музыка, вырывавшаяся из видавшего виды автомата, била по нервам. Публика тоже была сортом пониже, однако слово дядюшки Тлалока и здесь имело вес, так что некоторые из клиентов могли оказаться полезными.

Я остановился у входной ниши, стряхнул капли дождя со шляпы. Порыв ледяного воздуха из кондиционера пробрался под мокрый плащ и пробрал меня до костей. Я обвел взглядом зал в поисках нужного человека. К сожалению, выбор оказался не гак уж велик. Сторожа вечерней смены прикончили свое пойло и давно разбрелись по домам. Ночная смена завершится на рассвете. Остальные посетители — преступники, шлюхи и забулдыги — вряд ли могли мне помочь. Единственным подходящим человечком оказался Семь Дождей, одиноко сидевший в углу. Не совсем то, что нужно, но для начала сойдет.

Возраст Семь Дождей приближался к пятому десятку. На лице проступали морщины, шрамы грубо рассекали татуировки на груди и руках. Обрюзгшее лицо и отвислый живот выдавали завсегдатая баров и кабачков. Не успел я пересечь комнату, как он злобно ощерился.

— Итак, молодой господинчик, — воскликнул он чересчур громко, — решили почтить нас своим присутствием?

Я снисходительно кивнул.

— О, что вы, это я должен быть польщен, уважаемая ищейка, — сказал я с достоинством аристократа. — Позвольте мне выказать вам свое восхищение, заплатив за очередной горшок с пивом.

Он окрысился пуще прежнего, но я преспокойно устроился рядом, пытаясь решить, стоит ли игра свеч. Семь Дождей, похоже, вспомнил, что случилось в тот раз, когда он вел дело, или уразумел, на кого я работаю, и сообразил, что лучше не зарываться.

— Что, во имя девяти кругов ада, тебе от меня потребовалось? — проворчал он.

— Всего-навсего короткая беседа, а возможно, и шанс выказать потом мою благодарность.

Семь Дождей чертовски хорошо понимал, чья именно благодарность должна быть выказана, как, вероятно, и любой другой посетить бара. Но лучше о подобных вещах не упоминать.

Я передвинул стул так, чтобы никто не мог заметить движения моих губ.

— Сегодня недалеко от складов было совершено убийство.

— Ты думаешь, что я обязан запоминать каждого несчастного парня, которого угораздило влипнуть в передрягу и закончить жизнь с перерезанным горлом?

— Я не сказал, что это был парень.

Лицо Семь Дождей застыло.

— Ах, да, — промямлил он. — Тот тип…

— Где это было?

Его глазки беспокойно бегали, хотя губы едва шевелились.

— За складами, недалеко от английских доков. Между третьим и четвертым.

— Время?

— Обнаружили его за час до рассвета. Не наши люди, а случайный прохожий, матрос.

Его лицо расплылось в невеселой улыбке.

— Беднягу вывернуло наизнанку при виде находки.

— Какие-то улики?

На этот раз пауза длилась куда дольше.

— Нет. Никто ничего не заметил. Никто ничего не слышал. На месте происшествия ничего, кроме лужи блевотины.

Я кивнул.

— Поделитесь, если что-то пронюхаете?

— Во всяком случае, позабочусь о том, чтобы весточка достигла нужных ушей.

Это означало, что он не собирается дать мне шанс вытеснить его из поля зрения дядюшки и, следовательно, лишить всякой надежды на подачку.

Я кивнул и поднялся, ловко швырнув монету на стол, так что серебро громко зазвенело на каменной столешнице.

— За ваше прохладительное, друг мой, — манерно картавя, проворковал я и вразвалочку вышел под метафорический скрип зубов за спиной.

В ночи тяжело висело влажное соленое дыхание Богини Бурь. Я остро чувствовал нечто более опасное, чем обычное число духов болезней, плавающих в воздухе. Пот пропитал подушку и простыни. Я отбросил одеяло. В такие ночи уснуть невозможно.

В этот момент я что-то поймал взглядом и попытался рассмотреть его в темноте. Так и есть: неразличимая фигура двигалась к изножью кровати.

Мне страстно захотелось бежать или хотя бы дотянуться до меча под подушкой. Но я не смог не то что пошевелиться, а даже вздохнуть.

Незнакомец встал на колени. Поднял шкатулку, которую я держал в изножье. Откинул крышку, и оттуда вырвался холодный зеленый свет, упавший на лишенное кожи лицо.

Кожи, но не плоти. Глаза, мышцы — все присутствовало. Только вот кожа была содрана. Ну, разумеется, имелся всего один освежеванный человек, игравший в моей жизни значительную роль.

Я уставился в глаза, лишенные век, и узнал их. Цвет разбавленного шоколада.

— Дым?

Я так и не понял, улыбнулся ли он. У него не было губ.

— Пришел навестить свою кожу, — пояснил он. — В такие ночи без кожи бывает холодно.

— Как мило…

Его зубы блестели в зеленоватом свете.

— Я также пришел напомнить, что твоя жизнь проросла из моей смерти, как кукуруза пробивается из плоти Кукурузного бога.

— Моя жизнь! До чего же чудесно!

— И чтобы напомнить: именно ты мог стать тем, кто гуляет по ночам без кожи.

Он захлопнул крышку. Свет исчез. Я остался один.

Дрожа, я пополз к изножью кровати. И хотя лунный свет был совсем тусклым, толстый слой пыли на крышке не был потревожен. Никто не касался шкатулки. Дыма здесь не было. Наверное, мне