как это, — умный очень, и гордость в нём есть.
— Мы не по этим статьям судим, — сказал зоотехник и ушёл.
А на конюшню уже гнали через деревню новых лошадей. Молодые кобылки были гривастые, гладкие, и Капитоныч опытным глазом сразу увидел, что из них выйдет прок. Но он не подал виду и, молча разведя их по стойлам, сказал погонщику:
— Против наших-то, довоенных, далеко им — не та порода!
Мерин был длинный, костлявый, с обвислым животом, вероятно, очень прожорливый. Глядя на него, Капитоныч опять вспомнил про Мартика и, вдруг рассерчав, ткнул мерина кулаком в спину.
— Ну, ты, Пферд, как есть Пферд![2] Дердидас проклятый! — заворчал он и ещё раз ткнул мерина кулаком.
Однако от этого на душе у старого конюха не стало спокойнее. Он присел было на ящик и начал набивать трубку, но появилась Марья-погонщица и стала выводить выбракованных быков из конюшни.
— Куда торопишься? — спросил Капитоныч.
— Надо в город их гнать, — сказала Марья. — К ночи-то лучше, а то по жаре слепни заедят.
Конюх подошёл к своему любимцу и стал гладить его ладонью по гладкой могучей шее.
Бык посмотрел на него своими тёмными простодушными глазами из-под пушистых ресниц. Он не понимал, из-за чего волнуется старый конюх. Он думал, что их всех погонят сейчас на луга, освежённые уже вечерней росой, и ему даже показалось на минуту, что боль в ноге прошла, и захотелось вдруг бодать цветы и чесаться лбом о старый берёзовый пень, стоявший у забора.
Но когда он сделал первый шаг, он вновь почувствовал острое колотье под копытом и, припадая на больную ногу, медленно побрёл за остальными быками.
Капитоныч посмотрел ему вслед, крякнул и, раздувая на ходу усы, торопливо зашагал к правлению колхоза.
Варфоломеева там не оказалось. Капитоныч с трудом разыскал его у кирпичного завода, где тот осматривал новые ямы для обжига черепицы.
— Справедливость у нас имеется или же нет? — в упор подступил Капитоныч к председателю. — Выбраковать — не велика мудрость! Нет, ты его вылечить возьмись! А я, хотите знать, на этом быке ещё вашего прожорливого трофея за пояс заткну!
Конюх обрёл дар красноречия; усы его раздувались, глаза горели.
Варфоломеев всё же не сразу понял, что такое произошло на конюшне, отчего так волнуется старый конюх.
Когда ему всё стало наконец ясно, он сказал:
— Ну что же, Капитоныч, раз так — забирай быка обратно. Только под твою персональную ответственность. И вы́ходить ты его должен в кратчайший срок.
— Понятное дело, — сказал Капитоныч. — Сомневаться не приходится.
Пряча в усах довольную улыбку, он заспешил в прогон, где у изгороди стояли выбракованные быки, ожидая погонщицу, доившую во дворе корову.
Мартик сразу узнал своего хозяина и, когда Капитоныч стал отвязывать верёвку, потянулся к нему мордой.
— Балуй! — заворчал на него Капитоныч.
И, разглаживая усы, с удовольствием вдыхая тёплый вечерний воздух, пропитанный запахами полевых цветов, он повёл быка на конюшню.
