боится.
Он уже не был уверен, что за памятником действительно кто-нибудь прячется. Решил: сосчитаю до десяти. Если никто не даст о себе знать, выбегу. Сосчитал до десяти, но не выбежал. Сомнения удерживали на месте. Стал считать еще раз.
И вдруг кто-то кашлянул. Совсем рядом — руку протянуть. Кашлянул беззаботно. Легкомысленно. Но ведь кашель может быть и частью плана. Продуманного и коварного. А может быть, во всем виноват вновь сгустившийся туман.
Услыхав за памятником кашель, он с облегчением вздохнул. Неуверенность пропала. Представил себе, как тот выглядит. Он знал этих молодчиков из полицейских команд, прибывших сегодня в город. Плечистые, толстые, розовощекие. И видел своего противника так ясно, что мог бы сосчитать пуговицы на его мундире. «Смерть пришла за мной, она в полицейском мундире и заявляет о себе кашлем».
И тут его охватила яростная отвага. Он лег животом на гранит у самого подножья памятника и снова пополз к углу. Выглянул. У короткой стенки никого. Пополз дальше и, прежде чем высунуть за угол голову, несколько раз с трудом глотнул. Сердце билось где-то в горле и во рту.
Дверь домика хлопнула, кто-то пришел. Старик ничего не слышал. Если теперь наклонить голову, можно заглянуть за угол. Он все еще медлил, взволнованный, напряженный. Только когда дверь в комнату отворилась, поднял глаза. Тьма уже так разлилась, что он не узнал, кто вошел.
— Я только глянуть, не нужно ли чего, — произнес женский голос.
Эта была соседка.
— Мне ничего не нужно.
— Я тут принесла пирожков, они на кухне, — сказала та опять.
Она переминалась у двери, но старик больше ничего не ответил. Соседке хотелось бы поговорить о покойной, но она не знала, как начать. Наконец ей стало страшно оставаться в темной комнате, где стоял гроб, и она поскорей отступила на кухню. Прикрыла за собой дверь, потом дверь из кухни в прихожую, потом из прихожей в палисадник. Стукнула калитка.
Старик услышал удар. Это был выстрел. Человек в полицейском мундире упал на колени, потом медленно опустился наземь, и, когда опускался, на мгновение показалось изжелта-бледное лицо. Он не успел упасть, как винтовка вывалилась из его рук. Ладонь, в которой он держал носовой платок, раскрылась, точно он кому-то его предлагал.
Рассматривать убитого было некогда. Не торчать же здесь вместо мишени. Он быстро обогнул постамент и побежал в туман, чувствуя облегчение и странную жалость. И одновременно радость. Ведь иначе он поступить не мог, выбора не было. И снова жалость. Добежав до безопасного места, он первым делом вынул фотографию и сказал Ружене, что остался жив, выдержал испытание.
Старик поднялся, прошел к ночному столику. Зажег ночник, взял фотографию, письма и картонную коробку. Лампочку не погасил, чтобы не искать в темноте кухонную дверь. В кухне тоже зажег свет, подставил к плите низенькую табуретку.
Стал рассматривать карточки. За последние пятьдесят лет немало событий и лиц запечатлелось на фотографиях, в неподвижных сценах, оставшихся где-то в прошлом. Привести их в движение мог только свидетель этих событий. А жизнь есть движение. Когда уходит свидетель, умирают и самые дорогие фотографии. Это уже будут не они с Руженой, полные своих планов и надежд, и ни для кого уже эта карточка не воскресит бойкого фотографа, прыгающего вокруг громоздкого деревянного аппарата. А кого взволнует, сколько путешествовала эта фотография по его карманам? Это будет лишь изображение незнакомой парочки у деревенского забора. Все погрузится в никому не интересную всеобщность — какие-то люди что-то делали. И будет погружаться глубже и глубже, пока не забудется.
Старик отложил фотографию, чиркнул спичкой и поджег первое письмо. Бросил его в топку и через раскрытую дверцу следил, как пламя схватывает исписанный лист. На горящее письмо положил второе, третье, четвертое. Вручал прошлое огню и присматривал, чтобы оно сгорело без остатка. Брал письма по номерам, а когда все они сгорели, принялся за коробку. Вот фотография Ружениных опекунов, дядьев, племянников, вот конверт с прядью волос их сына, памятные предметы, которые были кому-то дороги, но этот кто-то умер.
Для сына, насколько он его знал, подобные вещи не значили ничего. Его мир иной. Старик не мог себе представить, как бы он передал сыну какой-нибудь из этих сувениров. И медленно, задумчиво бросал их в огонь. Пусть они уйдут вместе с мертвой, ей они принадлежали, и никто не оскорбит их равнодушием, если и ему самому суждено умереть так же внезапно, как умерла Ружена.
Сгорело все, осталась только фотография с храмового праздника. Старик держал ее большим и указательным пальцами и размышлял. Бросать — не бросать. Можно ведь сжечь и завтра.
Он сунул карточку в карман пиджака, закрыл дверцу плиты, повернул выключатель и возвратился в комнату к мертвой.
Положил фотографию на тумбочку и долго рассматривал. Как в тот раз, когда перебежал через сквер к жилому кварталу, где его ждали товарищи. «Я остался жив», — сказал он тогда глядящей на него с фотографии Ружене. «Я остался жив», — мог бы сказать он и сегодня. Но тогда было ощущение победы, сегодня это не представлялось ему победой.
Старик выключил свет и ощупью добрался до стула. Сел. Теперь, во тьме, гроб уже не был виден. Памятник тоже. Только Ружена стояла у забора и нерешительно улыбалась.
Нужно сказать ей, что у меня умерла жена, пусть пойдет со мной на похороны. Это хорошо, что кто-то у меня все-таки остался. Хоть не буду так одинок.
■
Из рубрики "Авторы этого номера"
ЭДУАРД ПЕТИШКА — EDUARD PETISKA (род. в 1924 г.). Чехословацкий поэт и прозаик. После войны окончил философский факультет Карлова университет в Праге. С 1948 г. занимается литературным творчеством: это и книги для детей, которыми он заявил о себе в конце 40-х — начале 50-х годов, и поэтические сборники «Мгновения» («Okamziky», 1957). «Жду тебя» («Cekam na tabe», 1962), «Семья Овидия» («Ovidiova rodina». 1968). «Прометеева память» («Prometheova pamet», 1971) и книги новелл, среди которых особое место занимает своеобразный роман в новеллах «Прежде чем мы становимся взрослыми» («Nez uzra]i muzi», I960), рисующий нравственное и идейное формирование юношей в период фашистской оккупации. Э.Петишка выступает и как автор ряда психологических романов о современном человеке — «Судья Кнорр» («Soudce Knorr», 1967), «Пятница героя» («Hrdinuv patek», 1968). Предлагаемые читателю рассказы взяты из сборника «Брачные ночи» («Svatebni noci». Praha, Ceskoslovensky spisovatel, 1972).