- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (86) »
ползком к нему, промеж высоких кочек. Боялся — вот-вот вспугну его, холеру. Да пофартило: туманчик низехонько так расстелился и меня принакрыл.
Владимир Ильич окинул друга наметанным взглядом: на его опояске, которой был перетянут длиннополый домотканый шабур, все еще оставались следы болотной тины. Нелегко было подползать к журавлю!
А Сосипатыч продолжал рассказывать:
— Помаленьку-потихоньку, стало быть, подкрался я к нему и вдарил по шее, чтобы тушку не портить. А теперича… — Он, растерянно покачивая птицу на руках, спросил, повертываясь то к Владимиру Ильичу, то к Крупским. — Чо теперича с им делать? Мы сами-то журавлино мясо не едим. Собаке, што ли, выбросить?
Простодушные слова чуть было не вызвали улыбку у Елизаветы Васильевны. Вот так подарок! Как у скупого богомольца: на тебе, боже, что мне негоже!
Но Надежда, шагнув поближе, вовремя заслонила мать и успокаивающе взглянула охотнику в глаза:
— Что вы? Что вы?.. Такую добычу…
Владимир Ильич положил руку ему на плечо:
— Не обижайся, Иван Сосипатрович. И за подарок большое спасибо! — Принял дичину и, передавая Елизавете Васильевне с рук на руки, пояснил: — Для себя здесь журавлей не стреляют потому, что нет нужды: уток много, тетеревов, рябчиков. А в Минусинске мне рассказывали — у журавля вкусное мясо. И нам стоит попробовать.
— Конечно, конечно, — поспешила согласиться Елизавета Васильевна, испытывая смущение после своих неловких слов.
— Мы тронуты вашей заботой. — Надежда поклонилась охотнику. — И благодарны вам. Мама и я. Как хозяйки, — добавила она и провела пальцами по сизому перу. — Он такой чистенький…
Сосипатыч, повеселев, разгладил усы, сливавшиеся с бородой:
— Перво дело — на вашу семью хватит досыта! — Шевельнул плечом, через которое еще минуту назад была перекинута его редкостная добыча. — Он, язва, тяжельче старого гуся! Право слово! В большую жаровню его… И с приезду, стало быть… — Прищелкнул языком. — По стакашку не грех…
Владимир Ильич схватил руку охотника, еще раз поблагодарил и, посмотрев на Крупскую-старшую, как бы от ее имени, пригласил к ужину. Надежда добавила:
— С Еленой Федоровной приходите.
— Будет что-нибудь на столе, помимо журавля, — сказала Елизавета Васильевна.
Сосипатыч помял шляпу:
— Не обессудьте. Несвычные мы с бабой к ученым людям… Мы уж… — Кивнул головой на Владимира Ильича. — Мы уж лучше, ядрена-зелена, на бережке. У костерка, стало быть. Так-то нам сподручнее.
Поклонившись всем, нахлобучил шляпу по самые брови и не спеша повернулся к порогу.
У его опояски качнулась маленькая уточка — чирок, и все трое успокоенно переглянулись: охотник все же не с пустыми руками возвращается домой! Не ради одного журавля ползал по болоту!
3
Журавля нашпиговали, зажарили в русской печи. На стол подали румяного, пышущего жаром. Владимир Ильич разливал портвейн. Елизавета Васильевна следила за струйкой вина, не утерпев, дала настойчивый совет: — Наливай полнее. Тэкля Роховна, жена ссыльного Проминского, привыкшая к приметам, одобрительно качнула головой. Сам Проминский усмехнулся, поправляя запорожские усы. — Так есть, — подтвердила Тэкля Роховна и осуждающе покосилась на мужа. — Я могу, — сказал Владимир Ильич. — Но как бы не плеснуть на скатерть. — Скатерть можно выстирать. А жизнь… Чтобы жизнь была полнее. — Без примет жить легче, — заметила Надежда, несколько смущенная неожиданным намеком на их близкую свадьбу. — Ну, а вы, — Ульянов повернулся к Энгбергу, — за приметы или против? — Я думаль, как ви сказаль. — Вот видите, большинство на нашей стороне. Так уж позвольте мне не доливать. — Как тебе угодно… А только в былое время ради таких случаев наливали «со стогом», чтобы все были счастливыми. — Ваше здоровье! — Владимир Ильич чокнулся с Елизаветой Васильевной, с Тэклей Роховной, с Надей и под конец с мужчинами. Ян, опрокинув рюмку, поправил усы. Оскар отпивал маленькими глотками. Попробовав мясо журавля, все сошлись на одном — приятная дичинка. Пожалуй, не хуже тетерева. Стоит стрелять. К тому же один журавль заменит полтора десятка чирков. Тэкля Роховна вполголоса рассказывала женщинам: — Пан Ульянов к нам на елка приходил. Он зафшэ вэсолу… — А мы привезли вашим детям книжки, — сказала Надежда. — И коробку с игрушками. — И огородных семян. Мужчины разговаривали об охоте: чирков нынче прилетело еще больше, чем в прошлом году, косачи заканчивают токованье, тетерки уже садятся на гнезда, и выводки будут ранними. Летняя охота обещает быть богатой! Затем Энгберг стал рассказывать о новом волостном писаре, с которым успел поговорить даже на политические темы: — Я такой человек еще не видель! Наша сторонник! Проминский, покрутив головой, спросил Владимира Ильича: — Як то по-вашему? Менко сцеле… Мягко… — Да. А спать будет жестко. — Нет, — заспорил Энгберг. — У него, у меня — одно убежденья. — Вот как! Одни и те же политические взгляды?! Что-что, а уж этого-то я от вас не ожидал! — Опять вы про политику! — упрекнула Елизавета Васильевна. — Лучше бы налил еще… — Хорошо, хорошо, налью, но вы послушайте. Надя! Тэкля Роховна! Оскар Александрович и волостной писарь, оказывается, единомышленники! Не верите? Сейчас убедитесь. — К уголкам глаз Владимира Ильича сбежались строгие лучики морщинок. — А нуте-ка выкладывайте все начистоту. — Просто мы… Разговариваль вчера… — замялся Энгберг, и лицо его стало красней зари, придвещающей непогоду. — Писарь говориль… Я соглашалься… Можно без революция. Надежда всплеснула руками, Ян Лукич шумно выдохнул, а у Владимира Ильича, сумевшего сдержаться, заиграла в глазах лукавинка: — Это как же без революции? — Договориться мало… Немножка… Другой день еще немножка… Все лютче и лютче… — Ах, вот как! Договориться с буржуазией? Договориться с помещиками? Постыдить их немножко, и все в жизни переменится. Так? А городовые? А жандармы? А генералы? С ними как? Вдруг они волостного писаря не побоятся и начнут стрелять, а? На нешироком светлом лбу Энгберга кожа сдвинулась в тяжелые складки, и он напряженно шевелил пальцами рук, стараясь вникнуть в малознакомые русские слова. — Не знаете? Ну, а если вам с вашим умником писарем войти в клетку льва да постыдить его? Или тигра? На выбор. — Тигра есть зверь. — И наш классовый враг тоже безжалостен, как хищник. А то, что вы нам здесь рассказали, дорогой мой Оскар Александрович, старая песня. — Владимир Ильич положил руку на плечо- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (86) »