- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (14) »
Иосиф Игин О людях, которых я рисовал
Посвящается памяти Михаила Светлова
От автора
Наводя порядок в мастерской, я разбирал папки своих зарисовок. Качалов, Михоэлс, Смирнов-Сокольский, Назым Хикмет, Черемных, Олеша… Этих и многих других замечательных людей мне посчастливилось рисовать. За каждым рисунком встреча, беседа, воспоминание. В это время ко мне пришли мои друзья и среди них Михаил Светлов. Я показал им рисунки. — Интересно, — спросил Светлов,— при каких обстоятельствах ты рисовал Капабланку? Я рассказал. — А Качалова? — А Яхонтова?.. И получилось так, что я целый вечер рассказывал, а друзья слушали. — А ты запиши эти рассказы,— посоветовал кто-то. Я отговаривался тем, что никогда не занимался литературой. А вдруг не получится. — У людей, занимающихся литературой, тоже не всегда получается, — возразил Светлов. Этот довод меня убедил. Оправдание перед читателем я вижу в том, что в моих рассказах нет так называемого «авторского домысла». Они так же, как и рисунки, сделаны с натуры.
Рассказы с натуры
Дебют
В двадцать четыре года не приходят в отчаянье от того, что идет дождь, а у тебя рваные ботинки, которые удивительно быстро всасывают воду, что нет денег, и нет никакого представления о том, где ты сегодня будешь ночевать. Именно в таком состоянии шел я осенним вечером 1934 года по набережной Фонтанки мимо Дома печати. Меня остановила афиша: «Экс-чемпион мира Хозе-Рауль Капабланка. Сеанс одновременной игры». Поднимаясь по лестнице, я старался ступать возможно легче: проклятые ботинки продолжали работать, как два насоса, но уже в обратном направлении. В большом зале за столиками, составленными в виде буквы «П», сидели, уткнувшись в доски, шахматисты, а внутри этой буквы передвигался от столика к столику Капабланка. В толпе болельщиков два художника делали зарисовки. Я заглянул к ним в альбомы. Они рисовали шаржи. Устроившись у одного из оснований буквы «П», я наблюдал постепенно приближавшийся ко мне профиль Капабланки и тоже решил нарисовать шарж. Было хорошо видно, как Капабланка то останавливался у какого-нибудь столика и, поджав губы, обдумывал ход, то, не задерживаясь, проходил вдоль нескольких столиков и пластичным, как у балерины, жестом переставлял фигуры. Незаметно сеанс подошел к концу, народ стал расходиться. Надо было уходить и мне. Я задержался в фойе, размышляя над тем, куда же идти. Мои размышления прервал директор Дома печати. Он пригласил художников зайти в кабинет и показать рисунки. Я зашел. На столе лежали два рисунка. — Я бы выбрал этот,— показал на мой рисунок один из художников и положил свой в папку. Мы познакомились. Это был Николай Эрнестович Радлов. Мне уплатили пятьдесят рублей. Нетрудно представить, какой фантастической мне показалась эта сумма, если до этого я получал тридцатирублевую студенческую стипендию. Теперь я знал, куда идти. Прямым путем я направился в ресторан Дома. Я уплетал не помню какое по счету блюдо, когда к моему столику подсел директор Дома. — Не согласитесь ли вы,— сказал он,— нарисовать серию шаржей на известных актеров, выступающих в нашем Доме? Это был первый «настоящий» заказ. Других заказов у меня в ту пору не было. Ночевал я в гостинице на широченной кровати. Я испытывал чувство неловкости перед белоснежными, накрахмаленными простынями за то, что пришлось их измять.
Х. Капабланка
А утром, когда надо было идти в Дом печати и рисовать, мне стало страшновато. Правда, еще в студенческие годы я любил портрет больше других жанров. Но шарж с его гиперболичностью, смещением пропорций и другими особенностями — интересно, а хватит ли пороху? Первым пришел позировать известный комедийный актер Б. А. Горин-Горяинов. Ярко выраженная индивидуальность его лица, острый нос, близко поставленные глаза, попыхивающая трубка облегчили мою задачу. После нескольких набросков шарж получился, и я увереннее стал работать над следующим. А потом меня увлекла работа над поисками характера, именно того характера, который делает шарж более похожим на оригинал, чем просто портрет.
Б. Горин-Горяинов
* * *
За многие годы работы в этом жанре я нарисовал более тысячи моих современников, и среди них — интереснейших людей искусства и литературы, наблюдал их, смотрел в спектаклях и концертах, читал их произведения и со многими подружился. И кто знает, как сложилась бы моя творческая судьба, если бы не встреча с Капабланкой осенним вечером 1934 года на набережной Фонтанки.Всегда неожиданный
— Два слава могут быть неслыханно сильными, а четыре слова уже вчетверо слабей, — сказал Олеша. Я любил сидеть с Юрием Карловичем за столиком в кафе «Националь). Он был интересным собеседником, всегда неожиданным. На вопрос: «Что вы больше всего любите писать?» — Олеша шутил: «Сумму прописью». О себе он с улыбкой говорил: «Старик и море… долгов». Он находил, что повесть Хемингуэя «Старик и море» сродни гоголевской «Шинели». Акакий Акакиевич мечтал о новой шинели. Старик — о большой рыбе. Ценою тяжелых лишений маленький чиновник стал обладателем шинели. Ценою тяжелой борьбы старый рыбак поймал рыбу. Шинель отобрали грабители. Рыбу обглодали акулы. Юрий Карлович часто говорил о глубоком гуманизме искусства. Он любил повторять, что «талант — это, кроме всего, великая дружественность одного ко всем». Однажды, наблюдая маленькую, хрупкую официантку, которая несла на одной руке большой поднос, уставленный супами, бутылками, бокалами, он восхищенно сказал: — Какой труд надо потратить, чтобы научиться нести это сооружение, и, заметьте, так грациозно. Он испытывал чувство особенной, восторженной почтительности к людям, умевшим делать то, чего он не умел. — А так как я почти ничего не умею, — сказал он, — я с уважением отношусь ко всему человечеству. Когда в космос полетел первый спутник, в газетах началась дискуссия о физиках и лириках. — Как это можно противопоставлять! — возмущался Олеша. — Если бы Циолковский не был наделен поэтическим воображением, разве он придумал бы ракету?
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (14) »