вытер зачем-то руки о штаны. – Паршивенький там стоял. Ну, вот и сгорел, так сказать, на работе... Ну ладно, чего тут долго болтать. – И он еще чем-то щелкнул. – Фу-ты, – выдохнул с явным облегчением, – слава те, Господи! Порядок, можешь принимать. Игорь достал из ящика стола специальную тетрадь.

– Расписывайся.

– Ага, сейчас... Где расписаться? – Палыч склонился над столом, зашарил по карманам в поисках ручки.

– Вот тут. – Игорь показал пальцем.

– А-а... гм. – Палыч нашел ручку, решительно сдернул с нее колпачок и нахлобучил на ее верхний конец. – Вот тут?

– Да.

– Угу... – промычал Палыч и неожиданно распрямился. – Слушай-ка, Игорь, ты вот что... Ты об этом, о предохранителе... Давай-ка – ничего не было, а? Я сюда записывать не стану – и шито-крыто. Нас за это дело вздрючить могут – мол, вовремя осмотры не проводите, профилактику, всякое там такое... А так – все в норме, пожалуйста, можешь сам убедиться.

– Какой разговор. Палыч! – Игорь широко улыбнулся. – Конечно, не пиши. Мне ведь эта лишняя хреновина тоже ни к чему.

– Ну так!.. – Палыч просиял. Он тут же плюхнулся на табурет, нацарапал в тетрадке соответствующую запись и поставил закорючку.

– Вот так, – сказал он удовлетворенно и вдруг спохватился: – Да! А со своими ты на связь не выходил?

– Через пять минут.

– А! Ну, так ты им того... ага?

– Ага. – Игорь рассмеялся. И Палыч рассмеялся, но как-то принужденно. Вскочил с табурета, не глядя сунул ручку в нагрудный карман: – Ладно, побежал я.

– Давай. Пойдем, я дверь закрою.

– Пошли... Так что ты своим – тсс, молчок. Ничего страшного! Заменил я этот предохранитель дурацкий, все нормально. Если вдруг что – звони, телефон знаешь... Да не должно ничего быть! Не переживай.

– Даже и не думаю, Палыч. Вообще это не по моей части – переживать.

– Ага-ага, ну-ну... Ладно, Игорек, все, пока! Бывай.

Они пожали друг другу руки, и Палыч живо ссыпался с крыльца и чесанул направо.

Игорь с любопытством поглядел ему вслед: тот почти бежал, не оборачиваясь, а пробежав таким образом метров сто, неожиданно вильнул в сторону, в тот самый двор, который видел Игорь из окна четвертого этажа. Только качнулась верхушка сиреневого куста – видимо, Палыч второпях задел его на ходу.

Игорь постоял на крыльце, не спеша возвращаться в здание.

Вдохнул поглубже. Городской воздух отдавал привычной пыльно-бензиновой смесью, но было в нем и что-то тонкое, неясное – словно зовущее куда-то далеко. Был час, который для июня можно назвать предвечерним: на западе небо бледнее бледного, а на востоке уже налито густой синевой. Уличные бистро стремительно заполнялись людьми, и свободных мест оставалось все меньше. Продавцы пива и шашлыков метались как угорелые, с такими лицами, точно им приходилось сию минуту решать задачи, от которых зависит судьба человечества...

Артемьев усмехнулся, потер пальцем кончик носа. Развернулся и пошел внутрь, не забыв закрыть обе двери.

Стояла полная тишина, и звук его шагов по мраморному полу был четким и размеренным, будто отстукивал гигантский метроном. Дойдя до комнаты, Игорь остановился и прислушался. Безмолвие. Он шагнул в комнату, сел, просмотрел записи в тетрадях. Вновь усмехнулся. Палыч явно темнил... Почему?

Игорь обернулся. Лампочки на пульте светились ровно, не мигая. А может, и в самом деле – заменил предохранитель, и все?.. А, черт с ним! Игорь досадливо поморщился. Начало неприятно давить на левый висок. Значит, скоро разболится голова, это как пить дать. Черт! Вот уж действительно... Никогда раньше в жизни своей – ни в детстве, ни в юности, ни потом, в училище, ни позже, в части – Игорь не знал, что такое головная боль. Она стала донимать его лишь тогда, когда он вернулся со службы домой и поступил в “Гекату”. Вначале он думал, что это от рваного режима, вообще от напряженки – жизнь в “Гекате” была не сахар: ночные дежурства, тревоги, облавы, броски по районам... За те деньги, что платило гекатовское начальство, оно выжимало своих подчиненных досуха. Но ведь и в роте было не проще, Игорь ко всему привык, а вот поди ж ты...

Надо сразу ахнуть две штучки анальгина, иначе от этой дряни не избавишься. Игорь открыл аптечку, оторвал пару таблеток от облатки и проглотил их без воды. Нет, подумал он, в роте было все-таки не так. Там был не такой сумасшедший ритм. Он тоже был напряженным, но все же подчиненным какому-то порядку. И потом, та жизнь вообще была военная, в ней все это воспринималось и переносилось как должное, потому и легче. А тут...

Игорь оказался в “Гекате” практически сразу после того, как вернулся в родной город. Куда еще податься бывшему командиру разведвзвода?.. А вот что касается возвращения, то здесь все было не так очевидно. Старшему лейтенанту Артемьеву хоть и было куда возвращаться, но не было к кому. Он был сирота. Родители Игоря погибли в автокатастрофе, когда ему не исполнилось и трех лет, – он их почти не помнил. Мальчугана взяла к себе тетка – вдовая бездетная сестра матери – да так и вырастила. Игорь окончил школу, затем легко поступил в военное училище. Он был спортсменом: занимался самбо, дзюдо, и там и там дошел до первого разряда. С тем и угодил в разведку.

И стал служить. С теткой они переписывались нечасто, зато регулярно – примерно по письму в месяц. Каждый год Игорь приезжал в отпуск. Не сказать, чтобы он испытывал к тетке какие-то особенно теплые чувства... хотя, наверное, испытывал, но где-то там, в подсознании. А осознал их лишь тогда, когда она вдруг померла.

Артемьева настигла телеграмма. И стало ясно, что до сих пор у него за спиной всегда был надежный тыл. А теперь он очутился один-одинешенек: двадцатисемилетний мужчина, ни кола ни двора; что же, так и мотаться теперь всю жизнь по казармам да гарнизонам?..

Похороны и поминки промчались мимо него как в полусне: лица, лица, множество каких-то незнакомых, не запомнившихся людей, они мельтешили перед ним, говорили, плакали, обнимали – и вдруг все схлынули, и Артемьев оказался в пустой квартире. Он походил по ней, остановился на кухне у окна и долго смотрел на весенний сырой двор с грязным, не дотаявшим снегом. В этот миг Игорь понял, что вернулся домой. Это ощущение, как родник, возникло где-то на дне его высохшей, опустошенной души, усилилось, заполнило ее и выплеснулось наружу. Внутри словно что-то сломалось или, наоборот, встало на место, и Игорь заплакал; уткнувшись лбом в прохладное оконное стекло.

Он поехал в часть с твердым намерением добиться увольнения. Оказалось, что сделать это гораздо легче, чем он думал. Только что окончилась первая чеченская кампания, и начался массовый исход из армии боевых офицеров, считавших Хасавюртский мир позорным поражением. Так что Игорь оказался