черканула телефон и с королевской небрежностью протянула его Никите. — И звоните.

— А если мы не поступим? — вмешался Алик.

— Пишите. — Таня дружелюбно улыбнулась. — Может быть, чаю выпьете?

— С удовольствием.

— А бутерброд?

— И бутерброд, — согласился Алик и отвернулся, чтобы не видеть недовольного взгляда Никиты.

Татьяна заварила чай и приготовила бутерброды. Алику — с рыбой, а Никите — с колбасой.

— Пожалуйста, — сказала она, присаживаясь вместе с ребятами за стол.

Алик при виде своей любимой рыбы удивленно вытаращил глаза.

— Если бы я не знал, кто вы и как вас зовут, я бы подумал, что вы из сказки. Фея!

— К счастью для вас, я из плоти и крови.

— Почему к счастью?

— В противном случае вы остались бы голодными. — Таня перевела взгляд на Никиту. — Вы, военные, живете по строгому распорядку. — Когда отец кричит: «Обедать», часы можно не проверять — ровно половина первого.

— А ваш отец тоже военный?

— Летчик.

— Это не он? — Никита указал на фотографию.

Татьяна кивнула и задумалась, совершенно по-детски наморщив лоб.

— Чем же мне вас еще угостить?

— Спасибо, — сказал Алик.

— В следующий раз мы угощаем, — проговорил Никита, продолжая изучать фотографию. Он вспомнил, на кого похож лейтенант, и это открытие привело его в замешательство. — Вы не Жихарева? — спросил он смущенно.

Татьяна удивленно вскинула брови, и по этой ее легкой растерянности Никита понял, что не ошибся, и мелькнувшая было догадка, что полковник и старший лейтенант одно и то же лицо, стала реальностью, превратилась в неоспоримый бездоказательный факт. «Вот ведь как бывает!» — подумал Никита, размышляя над этим странным совпадением.

В первой половине дня полковник был неразговорчив. Одни объясняли эту странность в его поведении крутым нравом: нерадивым подчиненным особенно крепко влетало по утрам, другие — излишней деловитостью, за которой некогда и рта раскрыть, а третьи, особенно новички, не зная командирской общительности и энергии, склонны были считать молчаливость врожденной чертой характера этого человека. И лишь жена и те немногие фронтовые друзья, которым посчастливилось вернуться домой живыми и невредимыми, знали, что эту странную особенность полковник Жихарев приобрел в июле сорок третьего, когда не возвратился с боевого задания его лучший друг, старший лейтенант Мазур.

Никита поначалу тоже было причислил полковника к разряду самодуров, но случай помог ему усомниться в правильности своих выводов. Никита работал механиком и ремонтных мастерских. Однажды, когда он возился с двигателем, менял фильтры, в ангар вошел прапорщик Еськов.

— Мазур! — гаркнул он зычным голосом. — Прими у Соколова машину, а завтра в пять ноль-ноль заедешь за командиром полка. Домой. Ясно?

— А что с Соколовым? — помрачнев, спросил Никита.

— Отчитываться я перед вами не обязан, — сухо отчеканил прапорщик, — но, зная вашу любознательность, отвечу: его комиссовали.

— Но почему я? — не выдержал Никита. — Баранку крутить я бы и в пехоте мог.

Этот вопрос прапорщик обсуждать не стал. Он просто влепил Никите два наряда вне очереди и, пообещав еще три, не спеша удалился.

Месяц назад Никита подал рапорт, чтобы ему предоставили отпуск для сдачи экзаменов в летное училище. Именно поэтому он с таким усердием возился с двигателем — уж что-что, а материальную часть летчик должен знать в совершенстве. И вот на тебе: кого-то комиссовали, а ты расхлебывай. Вместо того чтобы готовиться к экзаменам, он будет баранку день и ночь крутить. Никита от злости аж зубами скрипнул. Но приказ есть приказ…

— Как ваша фамилия? — спросил полковник, смерив новичка строгим взглядом.

— Мазур. — Никита только сейчас заметил, что он без головного убора, и, смутившись, густо покраснел. — Извините, товарищ полковник, я в наряде был.

— Мазур? — переспросил Жихарев.

— Так точно.

Полковник сразу вспомнил своего фронтового друга, и на душе стало грустно и неспокойно, словно потерял он его не двадцать с лишним лет назад, а на прошлой неделе. Затем вспомнил и Марию, жену Валерки, — рыжую смешливую медсестру с коротко остриженными волосами, а вот кого она ему родила — девочку или мальчика, — он, как ни силился, вспомнить не мог. «Однофамилец, — подумал полковник. — А впрочем…»

— Как зовут?

— Никита.

— Полностью.

— Никита Васильевич.

Жихарев пожевал губами, смерил подчиненного с головы до пят.

— А деда как величали?

— Как и меня — Никитой.

«Однофамилец». Полковник сразу как-то сник, боком залез в машину и, махнув рукой — езжай, мол, отвернулся. Никита дал полный газ. Город только просыпался, и на пустынных улицах мелькали кое-где белые фартуки дворников. На поворотах резина пищала и пела, а машина резко при этом кренилась, словно лодка во время шторма. Никита любил и умел быстро ездить, но с такой скоростью он вел машину впервые — полковник опаздывал к вылету, и в этом была его, Никиты Мазура, вина.

Лихая езда Никиты не произвела на Жихарева никакого впечатления. Более того, когда «Волга», не вписавшись в поворот, вылетела на обочину, он спокойно заметил:

— Притормаживать можно чуть пораньше, а так недолго и… «разложить» машину.

— Роса, товарищ полковник, — попробовал выкрутиться Никита.

— Это надо было учесть, — проговорил Жихарев. — В любой ситуации, чтобы не попасть впросак, необходимо учитывать все, до последней мелочи. Ты за что наряд заработал?

— За любознательность. — Никита скривил губы и, недобрым словом помянув про себя длинный язык прапорщика, еще сильнее нажал на акселератор.

Но полковник, словно угадав его мысли, сухо заметил:

— Еськов всю войну стрелком-радистом летал, а после ранения — механиком. И многие офицеры, что летают сейчас с левого сиденья, отличным знанием двигателя ему, между прочим, обязаны, он их в люди вывел. А ты на него зуб точишь!

— Да почему?.. — Никита мастерски разыграл крайнее удивление.

Но полковника провести, видимо, было невозможно. Он сморщился и, заметив, что вопросы «почему» в армии популярностью не пользуются, замолчал, устало откинувшись на спинку сиденья.

Никита подумал, что полковник задремал. Он сбавил скорость — до аэродрома оставалось совсем немного — и повел машину как можно осторожнее, стараясь, чтобы она не прыгала и не виляла по сторонам. Но Жихарев и не думал спать. Он находился в том крайне усталом состоянии, которое свойственно человеку, оставившему позади добрых три четверти дороги и понимающему, что многим надеждам уже никогда не свершиться.

Всю жизнь