- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (16) »
лицам, догадались ли они.
— У кого не бывает служебных неприятностей, — сказал Гожев мирно. — Только у того, кто не служит.
— Бывают и другие неприятности, не служебные, — мягко возразила Елена Андреевна.
Криницкий глядел на нее почти с испугом. Неужели она что-нибудь знает о его тайном несчастье? Откуда?
— Сколько бед иногда происходит оттого, что мы не умеем доверять людям, — негромко проговорила она вдруг, словно думая вслух.
— Как? Как вы сказали? — спросил Криницкий, поражаясь и волнуясь все больше.
— Людям не умеем доверять, — повторила она. — И оттого мучаем и мучаемся.
— Нет, позвольте, позвольте, — торопливо перебил ее Криницкий, совсем забываясь от волнения. — Что значит — не умеем? Разве все достойны доверия?
Но тут далеко, в конце длинного наклонного прохода, связывавшего эту врытую в землю избу с поверхностью, стукнула наружная дверь, и все повернули головы, прислушиваясь.
2
Когда далекая наружная дверь распахнулась, гул взрывов сразу стал громче. Потом дверь захлопнулась и раздались тяжелые шаги, гремевшие по дощатому настилу наклонного прохода. Елена Андреевна поспешно встала. Она оказалась среднего роста, даже скорее маленькая. Ноги ее тонули в громоздких, неуклюжих кирзовых сапогах. Топорщившаяся шинель сидела на ней, как большой мешок. Но движения у нее были легкие. Она бесшумно скользнула в сторону от стола, от света, и сразу стала почти невидимой, так как большая часть землянки была погружена во тьму. А между тем гремящие шаги приближались. Дверь открылась, и вошел крупный мужчина в мокром кожаном реглане. Ему пришлось нагнуться, чтобы не стукнуться лбом о притолоку. Войдя, он остановился и зажмурился от света. Он жмурился, а все его молодое, широкое, румяное лицо расплывалось в улыбке. Он казался почти толстяком — плечистый, широкий в кости, добродушный, здоровый. Черты лица у него тоже были крупные, особенно нос, бесформенный и мясистый. Капельки дождя блестели в его густых, черных бровях, и теперь, когда он улыбался, на его левой щеке ясно была заметна ямочка. — А, Григорий Осипович! — сказал капитан Гожев. — Что ты поздно сегодня? — Правую рефугу — в щепки. Прямое попадание, сволочь. Я поставил туда плотников. — А как ремонт? — спросил Гожев. — Идет. Там сейчас Сидоров мотор налаживает. Я посплю часа четыре, потом пойду к нему, и мы мотор поставим. К утру будет как игрушка… Люблю поспать, когда время есть! Могу спать при любых обстоятельствах. — Это признак здоровья, — сказал Гожев. — Не жалуюсь. Он говорил быстро и громко, все еще оживленный работой, от которой только что оторвался. Говоря, он скинул с себя реглан и бросил его на свою койку, несомненно собираясь укрыться им. Повернувшись, он внезапно заметил Криницкого и уставился на него. — A у нас гость, — сказал Гожев. — Что же ты не здороваешься, Гриша? Вот. Журналист. Из газеты. Криницкий привстал и пожал большую руку с широкой ладонью. — Кривошеин. — Завойко. Инженер по ремонту. Из Ленинграда? Прилетели? Я видел, как садился «У-2». В столовой уже были? — Я предлагал зайти в столовую, хотя ужин уже кончился, — сказал Гожев. — Но товарищ интендант не захотел, говорит — ужинал перед вылетом. Мы с Чирковым привели его к нам, потому что койка Терехина свободна, Терехин сегодня ночует в Кронштадте. — Вот теперь вы нам все расскажете, — сказал Завойко. — А то мы сидим здесь безвыходно и ничего, кроме грязи да елок, не видим. Как там в Ленинграде сейчас с продовольствием? Он присел на свою койку, чтобы стянуть с себя сапоги, и только тут внезапно увидел Елену Андреевну. Он вскочил. Опять сел. Опять вскочил. Большое лицо его быстро бледнело. — Кхе-кхе… — донеслось из угла. Завойко хотел что-то сказать, но не мог совладать с дыханием. Выражение его глаз, казавшихся совсем темными на побледневшем лице, менялось с удивительной быстротой, переходя от восторга к тревоге, к испугу и опять к восторгу. — Я не знал, что вы здесь… — выговорил он наконец сдавленным голосом. — Да, я здесь и сейчас ухожу, — сказала Елена Андреевна сухо. — Уже! — воскликнул он с откровенным отчаянием. Он глянул в лица мужчин: не поддержит ли его кто-нибудь, не уговорит ли остаться? Но никто не пришел ему на помощь. Один только капитан Гожев сказал неуверенно: — Еще час ранний… — Мне пора, — ответила она все так же сухо и двинулась к двери. — Вы спать хотели. Зачем вам мешать? Не собираюсь. — Я вовсе не хочу спать! — воскликнул Завойко пылко. — Я не буду спать! Я пойду вас проводить! И он стал торопливо накидывать на себя свой кожаный реглан. — Нет, вы не пойдете меня провожать, — сказала она твердо. — Вы будете спать. Вы можете спать при любых обстоятельствах. Это признак здоровья. Лицо Завойко из белого стало малиновым — такая явная насмешка была в ее словах. Он попятился и снова сел на свою койку, озираясь с беспомощным и несчастным видом. — Меня проводит старший лейтенант Устинович, — продолжала Елена Андреевна. Она повернулась к тому темному углу, где сидел человек, изредка произносивший «кхе-кхе», и проговорила совсем другим голосом — мягким, ласковым, каким разговаривают с больными детьми: — Сергей Филиппыч, ведь вам сейчас на дежурство, нам почти по дороге… Старший лейтенант Устинович, сидевший в темном углу, опять сказал только «кхе-кхе», но мгновенно поднялся и вышел на свет. Криницкий впервые увидел его. Это был очень еще молодой человек, среднего роста, узкоплечий, хилого сложения, белокурый, в очках, с изможденным, нездоровым лицом. На его желтоватых впалых щеках дрожали два пятнышка румянца, появившиеся, по-видимому, от волнения. Он снял свою шинель с гвоздя на стене и стал торопливо надевать ее, не попадая в рукава. Елена Андреевна повернулась к Гожеву, выпрямилась, сдвинула каблуки кирзовых сапог. — Разрешите идти, товарищ капитан? Гожев кивнул. Она уже открыла дверь, но вдруг обернулась и взглянула на Чиркова. — А уж вы, товарищ политрук, ни за что не пошли бы меня проводить, я знаю, — сказала она. — Разумеется, не пойду, — ответил Чирков. — Вы принципиально женщин не провожаете или только потому, что я ниже вас по званию? — спросила она. — Нет, я вас не провожаю потому, что вы — это вы, — ответил Чирков. Услышав этот презрительный, полный откровенной вражды ответ, она опустила голову и сказала беззлобно, с огорчением: — Как это все грустно… И вышла, сопровождаемая Устиновичем.3
На аэродроме действительно жили «ползком», как говорил Гожев. Немцы- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (16) »