своим телом, положил руку на мой лоб, проверил мои плечи, а потом спросил, как я себя чувствую. А я в это время стала рыдать, даже не вытирая слезы перед ним. Текун склонился надо мной, осторожно погладил мою шею, плечи… Все нормально, сказал он мне тогда, он мертв. Все кончено.
Это был такой чистый и добрый голос, которого я давно уже не слышала в своей жизни. Поэтому когда он поднял мою голову, чтобы проверить, всели в порядке, я не могла сказать определенно, кто кого поцеловал.
А когда во дворе дома прозвучала сирена, он отошел от меня. Я уже хотела было поднять свой пистолет, но это было минутное помешательство. Разумеется, я этого не сделала, и он ответил мне улыбкой.
Он спокойно ушел, а я молча наблюдала за ним. Поэтому сейчас, перед Пирсом, я снова пожала плечами и продемонстрировала полное незнание тех фактов, о которых он говорил. Амнезия. Полный идиотизм.
Когда я вошла в кабинет Маккейба, он был на удивление спокоен. Как ребенок на игровой детской площадке, которого никто не приглашал играть. — Итак, Пирс уже звонил тебе? — спросил он. — Мне? Нет. — Значит, позвонит. — Почему? — Только не надо мне лапшу на уши вешать, Ромилия. — Ничего я не вешаю. О чем вы говорите? — Я даже захихикала от удивления, правда, слишком громко. Он покачал головой: — Ромилия, у тебя появился вкус к федеральной службе. Знаешь, очень трудно возвращаться домой после такой победы. Я пробормотала что-то невнятное, и этот ответ был красноречивее всяких слов.
— Эй, hombrecito,[76] ты хотел бы совершить небольшое путешествие? — Куда? Он улыбается, а мне интересно, как его улыбка может быть такой широкой? Я рассказываю ему о своих планах, и он начинает перечислять самые интересные места. Диснейленд? Универсальный тематический парк? Пляж? Я широко открываю глаза на каждый его вопрос, а он бросается ко мне и крепко прижимается, как это делают обычно четырехлетние дети. А потом, разумеется, узнает всю правду и целует меня в губы и в шею, совершенно не смущаясь того, что оставляет на моем длинном шраме мокрые следы. Моя мать наблюдает за этим от кухонной двери и безумно радуется, как радовалась бы любая бабушка, когда ее внук обнимает и целует ее дочь, незаметно залечивая раны таким способом, который, конечно же, доступен только ему одному. Конечно же.
Когда я вошла в кабинет Маккейба, он был на удивление спокоен. Как ребенок на игровой детской площадке, которого никто не приглашал играть. — Итак, Пирс уже звонил тебе? — спросил он. — Мне? Нет. — Значит, позвонит. — Почему? — Только не надо мне лапшу на уши вешать, Ромилия. — Ничего я не вешаю. О чем вы говорите? — Я даже захихикала от удивления, правда, слишком громко. Он покачал головой: — Ромилия, у тебя появился вкус к федеральной службе. Знаешь, очень трудно возвращаться домой после такой победы. Я пробормотала что-то невнятное, и этот ответ был красноречивее всяких слов.
~ ~ ~
Серхио смотрит на меня и хитро улыбается, как будто напроказничал. Но он знает, что я сейчас в таком настроении, которое не позволит мне хоть в чем-то упрекнуть его. Он мог бы сейчас спустить в унитаз всю туалетную бумагу, а я просто подхватила бы его на руки и крепко прижала к себе, пока он не завизжит. — Ты будешь дома сегодня? — спрашивает он. — Да, я взяла несколько дней отпуска. Он играет со своими волосами, накручивая их на палец, что делает всегда, когда взволнован или нервничает. Еще бы ему не волноваться. Я приехала в Атланту, чтобы забрать его и бабушку домой. В моем доме в Нэшвилле все привели в надлежащий порядок — окна починили, стекла вставили, а Маккейб приказал одному из своих подчиненных заделать дыру от пули рядом с входной дверью. Полицейские также соскребли кровь Бобби Грина с деревянного пола. Серхио счастлив, что я приехала к нему, но вскоре он расстроится, узнав, что я намерена увезти его обратно в Нэшвилл, где он будет вдали от своих троюродных братьев и сестер, от оживленного общения моей матери с сестрой и ее соседями. Правда, он еще не знает, что они тоже скоро уедут в свой родной Лос-Анджелес, не знает, какой большой у них там дом. Я хотела преподнести ему сюрприз.— Эй, hombrecito,[76] ты хотел бы совершить небольшое путешествие? — Куда? Он улыбается, а мне интересно, как его улыбка может быть такой широкой? Я рассказываю ему о своих планах, и он начинает перечислять самые интересные места. Диснейленд? Универсальный тематический парк? Пляж? Я широко открываю глаза на каждый его вопрос, а он бросается ко мне и крепко прижимается, как это делают обычно четырехлетние дети. А потом, разумеется, узнает всю правду и целует меня в губы и в шею, совершенно не смущаясь того, что оставляет на моем длинном шраме мокрые следы. Моя мать наблюдает за этим от кухонной двери и безумно радуется, как радовалась бы любая бабушка, когда ее внук обнимает и целует ее дочь, незаметно залечивая раны таким способом, который, конечно же, доступен только ему одному. Конечно же.