оказалось невозможным. После долгих и мучительных расспросов выяснилось, что и сам бурундук никаких других бурундуков никогда не видел, а только слышал про них от своего хозяина. Всю свою недолгую жизнь он прожил в клетке, стоявшей на тумбочке, и только иногда ему давали побегать по квартире.

Рассказав все это, бурундук загрустил, забрался еще глубже в заросли и отказался из них вылезать, сославшись на боль в лапах. Только сквозь ветки чуть-чуть проглядывали полоски. «Так, может, ты тогда единственный бурундук на всем свете?» — сочувственно спросил ретривер. Бурундук возмущенно фыркнул. «Ты не слушал то, что я тебе рассказывал, — сказал он. — Я всегда знал, что собаки никогда ничего не понимают. В мире, где было так много бурундуков, и они занимали такое важное место, не могло так получиться, что остался только я один». Он забрался еще глубже в колючие кусты и потерял всякий интерес к дальнейшим разговорам. Ретривер пытался его разговорить, ложился около куста, начинал пересказывать новости, но он чувствовал, что бурундук уходит все дальше и дальше, в тот прекрасный мир, где не было зла и где дом прапрадеда бурундука стоял на огромной светлой сияющей реке, стена к стене с дворцом короля всех бурундуков. В саду пели соловьи и еще какие-то незнакомые северные птицы, о которых бурундуку рассказывал его хозяин; и ретривер слышал, как иногда бурундук плачет и иногда смеется. Сначала он думал, что бурундук просто обижен на него, но постепенно это стало его пугать. И тогда ретривер решился.

«Скажи, — спросил он, — если ты никогда не видел других бурундуков, откуда ты все это знаешь? О короле бурундуков, о большой реке, столиках из яшмы, креслах-качалках, и о великой битве гопников и черных собак?» Бурундук не ответил. Ретривер обошел куст и сунул нос в колючки. Бурундук повернулся к нему спиной и забился еще глубже. Раз за разом ретривер пытался с ним заговорить, но бурундук молчал. Потом наступил вечер, и ретривер остался в саду; чувствуя, как деревья начинают уплывать в темноту, он с усилием поднимал тяжелые веки, но где-то поближе к полуночи все же уснул. Когда он проснулся, уже было светло, и он понял, что что-то изменилось. Бурундука не было. Не было ни под кустом, ни за ним. Его не было в соседних кустах, не было и на пустом газоне. Ретривер принюхался и взял след. След спускался в долину Лотем, чье название — как он когда-то объяснил бурундуку — переводится как долина Сирийских Роз. Среди тысяч следов, оставленных на тропинке, след бурундука иногда проступал отчетливее, иногда терялся. Чем ниже ретривер спускался, тем более влажной становилась земля, тем чаще ему приходилось снова искать след, тем длиннее становились паузы в его перебежках. А потом среди глинистой земли и бесформенных луж след пропал навсегда. До вечера уже перепачканный грязью ретривер бегал по тропе, вспугивая гуляющих и туристов, но безуспешно. Бурундук исчез. «А вдруг он и правда единственный в своем роде», — подумал ретривер и вдруг понял, что да — в каком-то глубоком смысле, не имеющем никакого отношения к королю всех бурундуков, — это было так. И очень долго — и в солнечные дни, и под холодными дождями хайфской зимы — он думал не о еде и даже не о своей мокрой шерсти. Раз за разом он возвращался к мыслям о том, как он там под дождем, этот нелепый маленький эгоистичный зверек, который не смог вынести позора крушения своих иллюзий.