мы хором заявляли, что оставляем унию и принимаем православие. Учитель закона божьего бледнел, хватался за сердце и ложился на пол в позе униатского мученика Иосафата Кунцевича. Из-за отсутствия поблизости реки ученики выносили ревнителя католической веры в коридор, и таким образом класс возвращался к нормальной жизни.
Столь непринужденное обращение со служителем католической церкви не могло нравиться папе римскому. Но пока что Ватикан молчал; у пастыря пастырей были дела поважнее. Однажды утром епископ из Перемышля Коциловский получил из Рима письмо.
Каково было содержание письма, никто в городе не знал, но на следующий день епископ собрал богословов и рассказал им сенсационную историю: во сне явился ему господь Саваоф с секирой в руках.
«Сия секира, — заявил его преосвященство, — есть намек недвусмысленный, дети мои во папе, что бог хочет вашего блаженства. Итак, отныне и не мечтайте о женитьбе. Зато ласка божия отдохнет на вас, как она отдохнула на польском, римско-католическом духовенстве. А если нечистый введет вас во искушение, то вспомните о чудотворной секире. Один ее вид исцелит ваши души. Аминь».
Результат этого выступления преосвященства был тот, что значительная часть богословов оставила семинарию, а на прощание послала своему владыке новенькую секиру с надписью: «Врачу, исцелися сам!»
После этого епископ целый год не покидал своего дворца.
По-настоящему мой конфликт со святым престолом обострился, когда я, в минуту хорошего настроения, назвал митрополита Шептицкого (в одном журнале) мутителем святой водички. Этот удар был для князя греко-католической церкви громом с ясного неба: его как раз тогда поглотило дело подготовки антисоветского крестового похода. Моя нетактичность вызвала понятное возмущение: поповны отвернулись от меня, а их отцы нарушили мою прямую евязь с небесами, запретив пускать меня в церковь. Шептицкий после этого впал в черную меланхолию, и только приход Гитлера к власти поставил его снова на ноги.
Несколько лет спустя умер монсиньор Ратти, то есть Пий XI, и его место занял новый мой противник — Пий XII. Все знзки на небе и на земле показывали, что в лице этого Пия я буду иметь еще более замятого врага, нежели два предыдущие с Бенедиктом XV включительно. Ибо он был одним из крестных отцов «третьего райха» и толкал Гитлера на войну с СССР, по его требованию Пилсудский шел огнем и мечом против моих неуниатских земляков Холмщины и Волыни.
Друзья говорили мне, что дни мои сочтены и что я должен ожидать теперь контрудара. Как и всегда в таких случаях, друзья несколько переборщили. «Мокрая работа» была в это время в Ватикане только еще запланирована. Шептицкий не имел еще тогда почетной охраны в виде гитлеровских солдат, а его прелаты еще не франтили в эсэсовских мундирах. Пока еще я мог ожидать с их стороны только сухой работы. Им нужен был повод, и они нашли его.
Как-то в сочельник я зашел к Александру Гаврилюку. Вокруг нас колядовали люди. Воспоминания детства забурлили в душе, и, растроганные, мы решили выпить по рюмочке. Традиционной рыбки не было, но ее с успехом заменило сало. Выпили по одной, и тогда Гаврилюку вздумалось пригласить к столу домохозяина, который жил за стеной. Домохозяин принял приглашение, но, увидев на столе сало, он по-тараканьи зашевелил усами и попятился к двери. Только теперь Гаврилюк сообразил, что богобоязненный усач был членом ультра-католического «Братства наисладчайшего сердца Иисуса».
Несколько дней спустя известие о совершенном преступлении дошло до консистории, а немного погодя — и до конгрегации священной канцелярии в Риме. По данному знаку львовская дефензива начала следствие. Возмущение шпиков нашим святотатством не знало границ. Гаврилюк выехал, и повестку успели вручить только мне.
Седоголовый агент сидел передо мной и укоризненно покачивал головой:
— Ваше тело, — говорил он, — сгниет в тюрьме, но чем же является тленная плоть в сравнении с бессмертной душой, которую вы так безжалостно губите?.. Седоголовый шпик от сожаления высморкался и махнул безнадежно рукой. — Идите, грешник, допивайте в тюрьме, а я буду за вас молиться.
Прошли годы, святой престол поменял Гитлера на Трумэна, но от этого мои взаимоотношения с ним не улучшились нисколько. Наоборот, моя святотатственная рука еще раз поднялась на пастыря пастырей… Чаша его горечи переполнилась до краев, и пастырю не хотелось ничего иного, как отлучить меня от своей церкви.
Единственное’ мое утешение в том, что я не одинок: вместе со мной папа отлучил по меньшей мере 300 миллионов человек, и это дает мне возможность вместе со всеми ними в полный голос заявить:
— ПЛЮЮ НА ПАПУ!
1949