- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (174) »
Кострома*
Чуть только лес оденется листочками и теплое небо завьется белесыми хохолками, сбросит Кострома свою ко-лючку-ежевую шубку, протрет глазыньки да из овина на все четыре стороны, куда взглянется, и пойдет себе.
Идет она по талым болотцам, по вспаханным полям да где-нибудь на зеленой лужайке и заляжет; лежит-валяется, брюшко себе лапкой почесывает, — брюшко у Костромы мяконькое, переливается.
Любит Кострома попраздновать, блинков поесть да кисельку клюквенного со сливочками да с пеночками. А так она никого не ест, только представляется: поймает своим желтеньким усиком мушку какую, либо букашку, пососет язычком медовые крылышки, а потом и выпустит, — пускай их!
Теплынь-то, теплынь, благодать одна!
Еще любит Кострома с малыми ребятками повозиться, поваландаться: по сердцу ей лепуны-щекотуньи махонькие. Знает она про то, что в колыбельках деется, и кто грудь сосет и кто молочко хлебает, зовет каждое дите по имени и всех отличить может. И все от мала до велика величают Кострому песенкой. На то она и Кострома-Костромушка.
Лежит Кострома, валяется, разминает свои белые косточки, брюшком прямо к солнышку. Заприметят где ребятишки ее рожицу да айда гурьбой взапуски. И скачут печушки пестренькие, бегут бегом, тянутся ленточкой и чувыркают-чивикают, как воробышки. А нагрянут на лужайку, возьмут друг дружку за руки да кругом вкруг Костромушки и пойдут плясать. Пляшут и пляшут, поют песенку. А она лежит, лежона-нежона, нежится, валяется. — Дома Кострома? — Дома. — Что она делает? — Спит. И опять закружатся, завертятся, ножками топают-притопывают, а голосочки, как бубенчики, и звенят и заливаются, — не угнаться и птице за такими свистульками. — Дома Кострома? — Дома. — Что она делает? — Встает. Встает Кострома, подымается на лапочки, обводит глазыньками, поводит желтеньким усиком, прилаживается, кого бы ей наперед поймать. — Дома Кострома? — Дома. — Что она делает? — Чешется. Так круг за кругом ходят по солнцу вкруг Костромушки, играют песенку, допытывают: что Кострома поделывает? А Кострома-Костромушка и попила, и поела, и в баню пошла, и из бани вернулась, села чай пить, чаю попила, прикурнула на немножечко, встала, гулять собирается… — Дома Кострома? — Дома. — Что она делает? — Померла.
Померла Кострома, померла! И подымается такой крик и визг, что сами звери-зверюшки, какие вышли было из-за ельников на Костро-мушку поглазеть, лататы на попятный, — вот какой крик и визг! И бросаются все взахлес на мертвую, поднимают ее к себе на руки и несут хоронить к ключику. Померла Кострома, померла! Идут и идут, несут мертвую, несут Костромушку, поют песенку. Вьется песенка, перепархивает, голубым жучком со цветка по травушке, повевает ветерком, расплетает у девочек коски, машет ленточками и звенит-жужжит, откликается далеко за тем синим лесом. Поле проходят, полянку, лесок за леском, проходят калиновый мост, вот и овражек, вот ключик — и бежит и недвижен — серая искорка-пчелка… И вдруг раскрывает Кострома свои мертвые глазыньки, пошевеливает желтеньким усиком, — ам!
Ожила Кострома, ожила! С криком и визгом роняют наземь Костромушку, да кто куда — врассыпную. Мигом вскочила Костромушка на ноги, да бегом, бегом, — догнала, переловила всех, — возятся. Стог из цветочков! — Хохоту, хохоту сколько, — писк, визготня. Щекочет, целует, козочку делает, усиком водит, бодает, сама поддается, — попалась! Гляньте-ка! гляньте-ка, как забарахтались! — повалили Костромушку, салазки загнули, щиплют, щекочут, — мала куча, да не совсем! И! — рассыпался стог из цветочков. Ожила Кострома, ожила!
Вырвалась Костромушка, да проворно к ключику, припала к ключику, насытилась и опять на лужайку пошла. И легла на зеленую, на прохладную. Лежит, развалилась, валяется, лапкой брюшко почесывает, — брюшко Костромы мяконькое, переливается.
Теплынь-то, теплынь, благодать одна!
Там распаханные поля зеленей зеленятся, там в синем лесу из нор и берлог выходят, идут и текут по черным уто-локам, по пробойным тропам Божий звери, там на гиблом болоте в красном ивняке Леснь-птица гнездо вьет, там за болотом, за лесом Егорий кнутом ударяет… Песенка вьется, перепархивает со цветочка по травушке, пестрая песенка-ленточка… над полем и полем, лесом и лесом прямо над Костромушкой небо — церковь хлебная, калачом заперта, блином затворена. (обратно)
Теплынь-то, теплынь, благодать одна!
Еще любит Кострома с малыми ребятками повозиться, поваландаться: по сердцу ей лепуны-щекотуньи махонькие. Знает она про то, что в колыбельках деется, и кто грудь сосет и кто молочко хлебает, зовет каждое дите по имени и всех отличить может. И все от мала до велика величают Кострому песенкой. На то она и Кострома-Костромушка.
Лежит Кострома, валяется, разминает свои белые косточки, брюшком прямо к солнышку. Заприметят где ребятишки ее рожицу да айда гурьбой взапуски. И скачут печушки пестренькие, бегут бегом, тянутся ленточкой и чувыркают-чивикают, как воробышки. А нагрянут на лужайку, возьмут друг дружку за руки да кругом вкруг Костромушки и пойдут плясать. Пляшут и пляшут, поют песенку. А она лежит, лежона-нежона, нежится, валяется. — Дома Кострома? — Дома. — Что она делает? — Спит. И опять закружатся, завертятся, ножками топают-притопывают, а голосочки, как бубенчики, и звенят и заливаются, — не угнаться и птице за такими свистульками. — Дома Кострома? — Дома. — Что она делает? — Встает. Встает Кострома, подымается на лапочки, обводит глазыньками, поводит желтеньким усиком, прилаживается, кого бы ей наперед поймать. — Дома Кострома? — Дома. — Что она делает? — Чешется. Так круг за кругом ходят по солнцу вкруг Костромушки, играют песенку, допытывают: что Кострома поделывает? А Кострома-Костромушка и попила, и поела, и в баню пошла, и из бани вернулась, села чай пить, чаю попила, прикурнула на немножечко, встала, гулять собирается… — Дома Кострома? — Дома. — Что она делает? — Померла.
Померла Кострома, померла! И подымается такой крик и визг, что сами звери-зверюшки, какие вышли было из-за ельников на Костро-мушку поглазеть, лататы на попятный, — вот какой крик и визг! И бросаются все взахлес на мертвую, поднимают ее к себе на руки и несут хоронить к ключику. Померла Кострома, померла! Идут и идут, несут мертвую, несут Костромушку, поют песенку. Вьется песенка, перепархивает, голубым жучком со цветка по травушке, повевает ветерком, расплетает у девочек коски, машет ленточками и звенит-жужжит, откликается далеко за тем синим лесом. Поле проходят, полянку, лесок за леском, проходят калиновый мост, вот и овражек, вот ключик — и бежит и недвижен — серая искорка-пчелка… И вдруг раскрывает Кострома свои мертвые глазыньки, пошевеливает желтеньким усиком, — ам!
Ожила Кострома, ожила! С криком и визгом роняют наземь Костромушку, да кто куда — врассыпную. Мигом вскочила Костромушка на ноги, да бегом, бегом, — догнала, переловила всех, — возятся. Стог из цветочков! — Хохоту, хохоту сколько, — писк, визготня. Щекочет, целует, козочку делает, усиком водит, бодает, сама поддается, — попалась! Гляньте-ка! гляньте-ка, как забарахтались! — повалили Костромушку, салазки загнули, щиплют, щекочут, — мала куча, да не совсем! И! — рассыпался стог из цветочков. Ожила Кострома, ожила!
Вырвалась Костромушка, да проворно к ключику, припала к ключику, насытилась и опять на лужайку пошла. И легла на зеленую, на прохладную. Лежит, развалилась, валяется, лапкой брюшко почесывает, — брюшко Костромы мяконькое, переливается.
Теплынь-то, теплынь, благодать одна!
Там распаханные поля зеленей зеленятся, там в синем лесу из нор и берлог выходят, идут и текут по черным уто-локам, по пробойным тропам Божий звери, там на гиблом болоте в красном ивняке Леснь-птица гнездо вьет, там за болотом, за лесом Егорий кнутом ударяет… Песенка вьется, перепархивает со цветочка по травушке, пестрая песенка-ленточка… над полем и полем, лесом и лесом прямо над Костромушкой небо — церковь хлебная, калачом заперта, блином затворена. (обратно)
Кошки и мышки*
Путались мышки в поле. Тащили кулек с костяными зубами: немало их за зиму попало от ребят в норку. А теперь приходила пора за зуб костяной отдавать зуб железный, а много ли надо зубов, мышки не знали. Путь им лежал полем в молоденький березняк. Там под заячьими ушками — ландышами, у Громовой стрелки могли они хорошо примоститься и сладить нелегкое дело. Ни Громовая стрелка, ни белые Заячьи ушки не выдадут мышек. Прошел вечер дождик с громом да с молнией, и жарынь, что твое лето. Подвигались мышки не споро. Одна мышка во главе шла, казала дорогу хвостиком, — свистуха отчаянная, дурила всем мышкам голову. — Никого я не боюсь, — егозила егоза, подшаркивала розовой лапочкой, — самому коту на лапу наступлю, ищи-свищи, вывернусь! Пыхтели мышки, диву давались, да отговор сказывали: накличет еще беды какой, ног не соберешь. А уж Кот-Котонай и идет с своей Котофеевной, пыжит седые усищи, поет песенку. Мышка на него: — Кто ты такой? — Да я Кот-Котонай! — удивился Кот. — А я тебя не боюсь. — Чего меня бояться, — завел Котонай сладко зеленые глазки, — я ничего худого не сделаю. — А тебе меня не поймать! — Ну, это еще посмотрим. — И не смотревши… Но уж кот наершился, прицелил глаз, хотел на мышку броситься. А мышка стала на пяточки, поджала хвостик промеж лапок, пошевеливает хвостиком. — Нет уж, — говорит, — так этого не полагается, ты сядь вот тут на камушек и сиди смирно, а нам давай твою Котофеевну и пускай она меня ловит. Потянулся Кот-Котонай, мигнул Котофеевне. Пошла Котофеевна к мышкам, сам уселся на камушек, задрал заднюю лапу вверх пальцем, запрятал мордочку в брюшко, стал искаться. Блоховат был Кот, строковат Котонай, пел песенку. — Мы с тобой, кошка, станем в середку, а они пускай за лапки держатся и пускай вокруг нас вертятся, я куда хочу, туда могу выскочить, а тебе будет двое ворот, вот эти да эти, ну,- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (174) »