девчушка.

— Спаси, — говорит, — младенца ради Священной оливы, ради Господа нашего, Морокуна.

И весь народ в слезах молится:

— Спаси его, Господи! Спаси его, Аллах!

А Иисус меж тем приземлился на лугу среди серебристой полыни и увидел козопаса.

— Прячься, сынок, — говорит козопас, — скачут сюда конники королевские, рыцари христианские, хотят тебя схватить.

Побежал Иисус-проказник на скалистую гору Баллард, где растут одни только сосны, обрамляющие своими прекрасными ветвями восходящее солнце. Роняют сосны шишки и просят Ветер, чтобы разнес он семена по свету. Придумал Иисус спрятаться в шишке. С трудом забрался в нее, и стала шишка для него домом. Недаром, если раскрыть сосновую шишку, внутри видны маленькие семечки, похожие на молитвенно сложенные руки. Это руки Иисуса.

Но не мог Иисус все время жить в шишке: любил он смотреть на яркие звезды, любил разговаривать с людьми, да и мир ему надо было спасать.

А король Фридрих злится.

— Как это может быть, чтобы вы до сих пор его не нашли? — кричал он солдатам, тщетно искавшим Иисуса уже год, месяц и один день.

Донесли об этом Папе, который в это время любовался нашей цветущей планетой под голубым весенним небом.

— Сарацин? — переспросил он.

— Да, Ваше Святейшество, — отвечает ему король Фридрих.

— Раз не нашли его на земле, ищите на дне морском. Да будет так. Аминь.

Послал и он своих вооруженных до зубов солдат, рыщут те по тропам, как хищные звери, каждый клочок земли обшаривают. А Иисус между тем вылез из шишки, пришел в Минео, смешался с деревенской детворой — поди найди его!

— Иисус, — предостерегает его дядя, башмачник дон Михаил, — ко мне не ходи, схватят тебя. Иди работай.

Тут как раз маслины поспели, холмы и долины ими, как ковром, покрыты, птицы на поживу слетелись.

Кто приезжал за маслинами из Милителло, предпочитал покупать их у мальчишек — те продавали дешевле, когда и за кусок хлеба, и работали до глубокой ночи.

Пошел с Иисусом и Джуфа: привязался он к нему, куда Иисус, туда и он. Были с ними еще два мальчика — Тури и Пеппи. Ходили они на исходе дня от дома к дому, кричали:

— У кого маслины на продажу? Тетеньки, у кого маслины?

— Тетеньки, у кого маслины? — повторял за всеми Джуфа осипшим, срывающимся голосом.

Иной раз старухи давали им, разжалобившись, хлеба:

— Вот вам к большому куску еще маленький в придачу, вместо сыра.

Ночью темнота заползала в камни, капала слезами с крыш. В ноябре к нам приходят дожди — не свежие, очищающие ливни, а тихие да мелкие, которых ждут наши изнемогающие от жажды поля.

Бедные дети, мокрые и продрогшие до костей, ложились прямо на землю, подложив под голову камень. Или мешок. Вокруг все было наполнено ароматами; запах маслин, как лунный свет, пронизывал воздух. Вслед за колоколом засыпали Иисус и Джуфа, Тури и Пеппи, и снилась им белоногая нимфа, снился Бог, что, зевая, выходит из ослиной пасти.

Немудрено, что младенец Иисус заболел. А мать не могла к нему прийти — за ней следили норманны: всюду простиралась недремлющая рука короля. Иисуса взяла к себе Магдалина, мать Джуфы, которая жила за деревней, по ту сторону Салемских ворот, и из ее дома было видно, как зарождаются на небе тучи и, курясь, ползут в долину. Мальчик схватил малярию, которую приносят нам с равнины порывы ветра и комары.

— Это тоже ваш сын? — участливо спрашивали ее соседки. — Что с ним такое?

— Малярия, — отвечала опечаленная Магдалина, предпочитавшая выдавать Иисуса за племянника из страха, как бы не схватили его коварные солдаты, рыскавшие по всей округе.

Иисус, заботливо укутанный Магдалиной, сидел перед открытой дверью и глядел на пустынные Салемские ворота, над которыми сгущался вечерний туман. Его била лихорадка, потому что малярия, как блуждающий огонек, не может согреть ледяную пустыню.

— Иисусик мой, цветик мой, — подбадривала его Магдалина. — Сейчас многие ребята в деревне дрожат от холода. Уж такая это болезнь, малярия, никого не щадит — ни лягушку, ни лисицу, ни рыжего зайца. Никуда от нее не денешься.

И правда, даже птиц на оливах трясла лихорадка, всюду сеявшая смерть в дождливый ноябрь месяц.

А теперь оставим Иисуса и вернемся к Орланду и Ринальду.

— Вот вы, оказывается, где! — сказал им сарацин, которого послал на их поиски дядюшка Михаил Гавриил, башмачник.

— А где же нам быть? — удивился Орланд.

— У Иисуса малярия, будь она проклята! Его бьет лихорадка.

Поскакали они. Орланду, правда, хотелось еще разок взглянуть на апельсиновые деревья в садах, сверкающие золотистыми плодами, на звезды Медведицы, но Ринальд торопил его:

— Скорее! Некогда природой любоваться, больной Иисус ждет.

Мчатся они по изогнутому склону, мнут побеги каперсов, пробивающиеся среди камней.

— О Орланд, о Ринальд, — просят, узнавая их, старики, — спасите нас от злой малярии!

А что они могут? Разве мечами — Дурлинданой и Фусбертой — одолеешь такую напасть, как малярия? И все-таки кое-что придумали. Своими сверкающими щитами, что прошиты золотыми нитями, стали они посылать с Салемских ворот отраженные лучи заходящего солнца младенцу Иисусу и замерзшим старикам. От яркого света белели двери, сиял венец на голове Иисуса, вокруг разливалась благодать. Все были рады-радехоньки.

— Что это с солнцем? — удивлялись люди. — Не успело зайти — и опять всходит.

Но торопили рыцарей неотложные дела: пора им было мчаться в погоню за Ферраý и Сакрипантом.

— Еще увидимся, Иисус, — сказал на прощанье Орланд. — Сражайся с болезнью. — И они уехали.

Джуфа не покидал Иисуса, даже когда тот впадал в долгое забытье. Раз, чтобы развлечь младенца, который хоть и был желт, как осенний лист, но чувствовал себя лучше, Джуфа сказал гвоздю:

— Гвоздик, гвоздик, стань из железного золотым!

— Да ты что говоришь-то, дурачок? — сказала мать. — Совсем спятил!

Но гвоздь засверкал чистым золотом — вот какая божественная сила была у Джуфы!

— Ну тебя, — рассердилась матушка Магдалина. — Нашел время творить чудеса!

Но Джуфа чувствовал свое родство с миром. Увидев мух, которые, спасаясь от холодов, облепили потолочную балку, он сказал им:

— Станьте бабочками!

И те превратились в бабочек и полетели среди цветущих роз и фиалок, среди зеленой листвы.

— Может, хватит, болван? — бранила его Магдалина. — И зачем я только не размозжила тебе башку, как остальным твоим слабоумным братьям?

В Салемских воротах клубилась пыль, жалобно плакала крапива, грустили камни. Иисус радовался чудесам Джуфы.

Беззвучно пролетела летучая мышь, и Джуфа сказал ей:

— Стань