работу с подруг не брала. Часто говорила, что ей бы оверлог… Андрей искал с ней на базаре этот механизм, но им не везло. Заводские многониточные оверлоги стояли дорого.

Оленька для него всегда желанна, всегда неожиданна. Они живут самостоятельно, как настоящая семейная пара. Дядина жена подсказывает, что нужно отремонтировать погреб, заготавливать картошку и другие овощи. А где брать эти овощи, не говорит. Андрей иногда привозит из дома мешок картошки, но его хватает на две или три недели. Оленька переживает за подруг, а, спросив у Андрея единожды разрешение, возит в общежитие сумку картофеля. …Подставила к столу стул, убрала посуду, присела на край стола, распахнула халат и положила ногу на спинку второго стула.

– Как бы наш столик не развалился. Что-то громко настукивает?

Сегодня ему опять приснился старый сон, сон собственный и незабываемый. Снилась Аня. Та самая – немного полненькая и нестерпимо задавулистая., не дававшая никому списывать ни алгебру, ни английский. Не смотря на эти недостатки, почему-то нравилась Андрею. В одиннадцатом классе были девчонки и более симпатичные, и не выпендривались, как она, считая себя чуть ли не главной модницей в маленьком городишке, который и на городок не тянул, а был посёлком городского типа. Не забывал и белокурую Любу из восьмого. Люба Давыдова – его первое увлечение. Это странное чувство заставляло ходить вечером у её дома, чтобы увидеть силуэт на кухонной занавеске. Силуэт девушки, мелькнувший на секунду, делал его счастливым.

Получилось так, что семья разорвалась; Андрей оказался в старой одноэтажной школе, в классе, в котором было не сорок человек, а только пятнадцать. В десятом Игорь увлёкся вновь. Люба – это неземной символ пылкой любви. Анечка – наоборот. Земная. Энергичная. Не всегда справедливая. Крикливая. Он видел её недостатки, но не обращал на них внимания. Не замечал…

Аня не могла не чувствовать, что нравится, ведь он краснел, как первомайский флаг, когда обращалась за каким-нибудь пустяком. Она старше брата, но учились вместе. Её брата прозвали Графом, так как, по рассказам одноклассников, фотографировать научился раньше, чем читать и писать. Витька-Граф даже на уроках у старой Клавдии Михайловны, строгой и злой, умудрялся сделать «кадр». Соклассник дрожал у доски, оправдываясь, словно виноват в столетней войне Англии и Франции. На фотокарточке выглядел комично. Они подружились. Витька учил Андрея ставить диафрагму, чтобы снимок был резким. Иногда вместе печатали фотки в доме Вельяминовых днём. Анька лезла, командовала, втискиваясь между ними и дышала в ухо запахом жареной рыбы, вглядывалась в кювету с проявителем, на дне которой, в красном свете выплывали на фотобумаге очертания знакомых лиц. Она хватала пальцами мокрую бумагу, забыв о пинцете, а Витька не давал ей вынимать снимок.

Колени Андрея и Ани соприкасались. Она не замечала, что короткий халатик распахнулся, ему видны плавки, хотя это только казалось. Не мог отвести глаз от коленей, и краснел, как клюквенный сироп. При свете красного фонаря этого никто не мог видеть. Шёл процесс получения фотокарточек для школьной стенгазеты. Эксплуатировала сестра брата нещадно, давая здания «сфотать» курильщиков, прогульщиков и несанкционированные поцелуи на школьных вечерах.

Перед Новым годом родители Ани и Графа уехали к родственникам, разрешив детям отметить праздник по-взрослому. Родители решили, что чада должны идти в ногу со временем, ведь ребята выросли, а запреты сделают нервными и глупыми. Могут дети подпасть и под влияние нехороших подруг и товарищей. Соклассников Ани и Виктора предложение побалдеть перед каникулами встряхнуло. Не все смогли перешагнуть родительский барьер запрета, но вечером на квартире Вельяминовых собралась весёленькая компания из семи девушек и шести юношей. Закуски принесли из дома, купили только шампанское и сухое вино. Домашний самогон Вельяминов предусмотрительно развёл до пяти градусов сиропом брусничного варенья.

– Андрей! Неси фужеры, – требовала Анна мягким бархатным голоском. – Мальчики, стулья расставляйте. Девочки, промойте грибы, заправьте сметаной. В зале юноши опутывали сосновую ёлку ещё одной электрической гирляндой, разложили стол и принялись придавливать к полу тарелками и бутылками. Моргала разноцветными огоньками гирлянда, ворковал магнитофон, Граф щёлкал затвором «Зенита» с мощным объективом.

– Андрей, не забудь ножи. …Салфетки в ящике трельяжа, – гоняла хозяйка гостя, осматривая остывший торт, будто без него Новый год не придёт в городок Тасино.

За столом Аня села рядом с Андреем и следила, чтобы ел самое вкусное и меньше пил самодельного вина. Вот такой заботливой и чуткой была в тот вечер. Это огорчало Жанну Косичкину, сидевшую слева от Листовского, пытавшуюся оказывать знаки застенчивого девичьего внимания. Уставшие от еды и танцев, молодые люди интенсивно засобирались в клуб.

– А я? – притворно удивилась Аннушка, глядя Андрею в глаза. – Я – не Золушка. Давайте вместе убирать…

– Мы зайдём, – сказал Иван Басандайкин. – Поможем. …Утром…

– Когда придёте? Торт состарится. Девочки, вы-то куда? Я так не согласна…

– Мне – домой, – сказала Жанна. – Только до часа разрешила мама. Проводи меня, Андрей… У нас там такие собаки.

Листовский вышел со всеми, но споткнулся у калитки и воткнулся головой в сугроб. Его подняли. Жанна отряхнула шапку. Генка Лыжин отряхивая пальто, сказал Графу:

– Ему нужно отдохнуть. …Дойдёшь?

– Он дошёл, – сказал Граф. – Повели к нам. Пусть поспит.

Андрей видел, как силач Толя Бирюков подхватил Жанну на руки и понёс. Его ввели в кухню и столкнули на руки Ани. Андрей повесил пальто, хотел причесаться, но вместо своего отражения в большом зеркале увидел пунцовые губы, курносый носик с капельками пота. Губы девушки оказались властными нетерпеливыми. Было жутко приятно и по-праздничному хорошо. Он тронул её пушистую мягкую кофту и очень удивился, ощущая волнительность Ани. Даже зубы стали постукивать о зубы, а под ложечкой в животе распространилась космическая невесомость. Андрей забыл, что надо дышать, моргать и быть нестерпимо счастливым. Он потерял себя, но нашёл славную девушку, которая не задавака и очень храбрая, вдруг захотевшая при нём переодеться. Она бесконечно долго снимала с себя одежду. Он тактично отвернулся. Слушая магнитофон.

Было жарко и темно. Они не знали, как правильно быть взрослыми, но пытались узнать, ведь это часто показывали по местному телеканалу поздно ночью, хотя одно – видеть и слышать, а другое – попытаться войти в новую ситуацию жизни. …Они огорчились. Ожидали чего-то сказочного. Было волнение, но великой