чересчур вежливым и предупредительным, что создавало эффект отдаленности, обычно возникающий при общении с мужчиной, который не имеет никаких связей с женщинами, не интересуется противоположным полом.
Но слово не отвечало ожиданиям Пэл и Руби, они собирались услышать от меня детальное описание Вождя. Они хотели большего.
— Ну и каков он все-таки? — подтолкнула Пэл.
Я почти сдалась, у меня на самом деле не осталось сил продолжать сопротивляться их жадному интересу. Упорное молчание только ухудшило бы мое положение. Поэтому я добавила:
— Он великий человек. Это действительно чувствуешь, когда находишься рядом. Вы буквально воочию видите, сколько судеб зависит от него. Знаете, у него столько энергии, просто удивительно.
Или что-то подобное, все эти фразы я повторяла тысячу раз на посиделках в офисе или на вечеринках в разговорах с женщинами.
И Пэл вздохнула с облегчением, ее напряженное ожидание момента, когда мое невысказанное страдание ворвется во всей своей уродливости в обсуждение личности Вождя, к счастью, не оправдалось.
— Я всегда говорила, — заключила она, — я всегда говорила что он — великая личность.
Ко мне приходило несколько снов об утонувшем мальчике-мужчине. В некоторых из них именно я топила его, засовывая рубашку ему в рот, так что он задыхался и бился под моими руками. Я просыпалась после этих снов в кошмарном состоянии, вся в поту, крича и ловя воздух ртом.
После пробуждения в моей голове проносилась серия панических картин — кажется, разбито окно и я вдыхаю полные легкие хлора… а может, это горит дом? — прежде чем мне удавалось окончательно прийти в себя.
Но кошмары возвращаются каждую ночь. Мне кажется, мое единственное лекарство — молитва. Наверное, только в церкви я могу спрятаться от мира мужчин, мира войны, и там укутаться в успокаивающее тихое бормотание. Война — ужасная вещь: это общество, уходящее на дно.
Но вот ведь ирония судьбы: даже моя религия — и та не осталась неизменной. Теперь моление всех остальных кажется мне неправильным, показным, поэтому все чаще и чаще я хожу в церковь в рабочие часы, когда там почти нет людей. Потихоньку сбегаю из офиса.
Наверное, слишком большой смелостью будет сказать: «Я услышала глас Божий!» Скорее ко мне пришло озарение, оно пробралось в мои мысли темной ночью. Я всегда считала, что мое видение Бога совпадает с мнением моего народа, моего Вождя. Но война предоставила случай пересмотреть свои убеждения. Оказалось, что для врагов Бог — это всего-навсего отражение их собственного «я», кошмарная тень страсти и желаний, восседающая на темном престоле. Естественно, что на фоне такого богохульства сенарская вера выглядит достаточно справедливой. Но недавно меня осенило: для моего народа Бог — собирательный образ, что-то вроде воли, сдерживающей вместе действия тысяч; как частички света, падающего на стену, или стайка рыбок с блестящей чешуей, которая поворачивается из стороны в сторону в прозрачной воде подобно единому организму.
Наш Вождь воплощает эту волю: получается, что он и есть наш Бог. Божество — это то, что поглощает всех нас. Но чем дольше длится война, чем больше я мучаюсь, тем реже думаю о Боге в таком смысле. Мне кажется, цель веры — не сочтите мою фразу богохульством — цель веры — не раствориться в Боге. Он является тем, что объединяет нас, Он — мембрана, которая определяет меня как мыслящее существо, а не беспомощное, неясное создание.
Внутри меня есть нечто, не прекращающее бесконечные поиски, тщательно сохраняющее все эмоции и переживания, оно найдет в конце концов суть Бога. Это нечто олицетворяет постоянное усилие выжить, несмотря на все ужасы мира, воплощает желание не сломаться. Великая драгоценность, вонзившаяся в мое тело: острые грани ее иногда ранят мои нежные внутренности, но она все же бесценна. Я чувствую, как моя душа прижимает к себе вместилище невообразимого сокровища, которое каждый старается отобрать у меня. Охрана этого сокровища и есть цель нашего существования.
Не потерять шанс вознестись на небеса и преподнести Всевышнему свой Дар.