Лея Любомирская Лучшее лето в ее жизни

Девочка моя, Улиссея

^[1]

…ощущение, что все время кто-то смотрит в спину. Так настойчиво, аж под лопатками чешется. Раз пять оборачивался резко – никого. Даже кусты не шевелятся. А потом смотрю – стоит. Маленькая, голая. Чумазая. И палец во рту.

– ты кто, оливочка?

молчит. глазищами прекрасными из-под спутанных кудрей сверкает.

– как тебя зовут?

вытащила палец изо рта, нехотя.

– меня не зовут.

– кто не зовет?

– никто.

и снова палец в рот сунула – как точку поставила.

…смеются. Говорят, зверушку себе завел. От скуки. Ну, завел. Ну, зверушку. Все лучше, чем пьянствовать дни напролет.

– мыться будем, оливочка?

– как – мыться?

– ну как? водичкой. песочком. дочиста. будем?

трясет головой возмущенно.

– почему?

– ты дурак? – спрашивает сердито. – вода же – мокрая!

…удочерить, что ли? Вчера взяла и обыграла меня в кости. Меня! В кости! Кому сказать – не поверят!

– а что ты будешь делать, когда я уеду?

– ждать тебя.

– долго?

– всегда.

что ты знаешь о всегда, оливочка моя? зачем ты пинаешь камень босой ногой? хотел повалять ее по песку, или сунуть в воду, или подкинуть, на худой конец, чтобы рассмеялась, чтобы завизжала, чтобы перестала смотреть на меня взглядом человека, который только что дал свою самую главную клятву. а тут Эврилох бежит, как всегда пьяный в жопу.

– отпускает! – кричит и ну меня тискать, аж кости захрустели. – отпускает! слышь, Хитроумный, она нас отпускает!!!

…не могу задержаться. И с собой взять не могу. Очень хочу, правда, но не могу. Ты посмотри на моих спутников. Они, конечно, отличные мужики. Но скоты. Куда в такую компанию ребенка, тем более – девочку? Я же тебя и защитить не сумею, если что…

– что тебе подарить, оливочка моя?

– это… которое чтобы звали.

– чтобы кто звал?

– все.

– имя, что ли? дать тебе имя?

– не дать.

и палец изо рта вытащила.

– подарить. насовсем.

* * *

– Ты поправилась, – говорит мужчина, бездумно позванивая кубиками льда в высоком стакане. Ловит взгляд женщины и спохватывается: – Тебе идет.

Женщина, которая взяла было пакетик сахара, кладет его обратно на блюдечко.

– Не поправилась, а раздалась. – Она отпивает глоток кофе и передергивается. – Ненавижу несладкий кофе.

Мужчина ставит свой стакан на стол и гладит женщину по руке.

– Тебе идет, правда. Не пей несладкий кофе, оливочка моя.

– Дааааааа, – голосом маленькой девочки тянет женщина. – А ты помнишь, какая я была при доне Педру?

– Тощая! – ухмыляется мужчина. – Ты была ужасно маленькая и тощая. И еще – грязнуля, хуже, чем в детстве. И при доне Педру, и при доне Динише, и при доне Марии Первой! А сейчас ты прекрасная, – мужчина понижает голос и снова нежно гладит руку женщины. – Ты не представляешь, как я счастлив, что ты меня дождалась…

Женщина тихонько вздыхает и деликатно высвобождает руку.

– Я не дождалась, – виновато говорит она и, не поморщившись, одним глотком допивает свой несладкий кофе. – Ты же видишь, я еще жду.

Лавочки

Retrosaria

^[2]

Мария Эужения встает в половинe девятого.

Можно было бы, конечно, в восемь, а то и без четверти: вымыть голову, поесть по-человечески, за столом, и, может, даже подкраситься, а почему бы и нет?

Но Мария Эужения никак не может заставить себя встать раньше.

«Какой смысл вставать без четверти восемь, – думает Мария Эужения, – если магазин все равно нельзя открыть раньше десяти?»

Мария Эужения выскакивает из постели и начинает метаться по дому.

Можно было бы, конечно, все приготовить с вечера: снять с вешалки блузку, повесить на стул брюки, вытащить из машинки чистые трусы.

Но Мария Эужения не любит загадывать заранее.

«Допустим, я приготовлю себе зеленую блузку, – думает Мария Эужения, – а утром мне захочется надеть розовую. И что тогда?»

Мария Эужения выходит из дому в девять.

Можно было бы, конечно, и попозже, Мария Эужения ни перед кем не отчитывается: во сколько пришла – во столько пришла.

Но Мария Эужения не понимает, что ей делать дома, раз она уже все равно встала.

«Если расписание существует, – думает Мария Эужения, – то его надо соблюдать. Даже если отчитываться не перед кем».

Мария Эужения заходит в автобус, садится у окна и засыпает.

Можно было бы, конечно, и постоять, не цаца, не развалится.

Но Марии Эужении не нравится спать стоя.

«Если бы я умела спать стоя, – думает Мария Эужения, задремывая, – я была бы лошадь. А разве я – она?»

* * *

Без десяти десять Мария Эужения подходит к магазину.

Без пяти поднимает последнюю металлическую штору.

Без двух минут со скрежетом поворачивает ключ в замочной скважине, считает про себя до трех, зажмуривается и, толкнув тяжелую дверь, входит в магазин.

В магазине Мария Эужения осторожно подходит к стене, на ощупь вытаскивает большую картонную коробку, ставит ее на прилавок и только после этого открывает глаза.

Коробка до половины заполнена резными костяными пуговицами.

Мария Эужения по локоть погружает руки в коробку и восхищенно вздыхает.

Cafetaria

^[3]

Дона Алзира сидит за столиком в маленьком кафе и крошечными глотками пьет кофе из белой чашечки. Кофе мало, и хотя дона Алзира старается изо всех сил, растянуть его надолго не удается.

Дона Алзира со стуком ставит чашечку на стол и лезет в карман. Где-то в кармане у нее была монетка.

«Если это евро, – думает дона Алзира, роясь в кармане, – расплачусь и возьму еще чашечку».

Дона Алзира нащупывает монетку и, не глядя, зажимает ее в кулаке.

«А если два евро, – торопливо додумывает она, – возьму и кофе, и кокосовую булочку».

Дона Алзира разжимает кулак и смотрит на монетку.

Монетка оказывается бесплатным жетончиком из супермаркета.^[4]

– Надо же, – бормочет дона Алзира, обращаясь к жетончику. – Вот ты где. А я тебя вчера в кошельке искала…

Доне Алзире очень стыдно, у нее даже щеки горят. Ей кажется, что люди вокруг знают, как она распланировала два евро, и теперь смотрят на нее и посмеиваются.

Дона Алзира сует жетончик обратно в карман, подносит ко рту пустую чашечку и делает вид, что допивает кофе.

Потом она смотрит на часы и вскакивает из-за столика.

– Ну надо же! – вскрикивает дона Алзира. – Совсем забыла! Я же опаздываю! – Она поворачивается к прилавку и неуверенно смотрит на хозяйку кафе, дону Сидалию, которая аккуратно режет сливочный торт. – О, Сидалия… – говорит она.

– Бегите, дона Алзира, бегите, потом заплатите, у меня сейчас руки заняты! – Дона Сидалия подмигивает доне Алзире и слизывает с ножа сливочную кляксу.

Дона Алзира с облегчением