Шамай Голан Палисандровая кровать госпожи Альдоби

1

Вначале Нафтали вообще не желал видеть людей. Сторонкой прогуливался по тропинкам сада. Огибал деревья с теневой стороны. Играл в пятнашки с невидимыми существами. С приходом сумерек он уходил к себе в комнату, распрямлял складки зеленой простыни и, сбросив одежды, со вздохом облегчения бросался на кровать. Тут же он поворачивался спиной к двери, накрывался с головой одеялом, поджимал ноги и замирал в ожидании. Затаив дыхание, обхватив руками колени. Слышались мягкие шаги шедшей по коридору медсестры, затем — сухой кашель сторожа-араба, скрежет закрывавшихся железных ворот, лязг цепи, щелчок замка и безмолвие. Лишь тихо гудели неоновые лампы в коридоре, как постоянный глухой сигнал тревоги, и горел свет у порога.

Благодаря членам кибуца «Шорашим», которые не поскупились на расходы, Нафтали получил отдельную комнату. Нафтали, друг их юности, смотревший в глаза смерти все последние дни в гетто, и был привезен ими в Израиль. И теперь они вынуждены были снова поместить его в больницу, в эту комнату, высокие потолки которой, с лепными гипсовыми украшениями, и голубовато-зеленые стены напоминали о хозяевах, бежавших вместе с отступавшей армией в Трансиорданию в дни великой победы. Зеленые простыни приносит ему госпожа Альдоби, его жена, стыдливо улыбающаяся, когда он смущенно поглядывает на ее большой живот. Медленно, как будто босиком по щебенке, выходит госпожа Альдоби, и губы ее дрожат, а Нафтали подстерегает ее у двери, готовый защитить от доктора Розенталя, от друзей, которые заперли его здесь, потому что он предупреждал их о нападении врага. Быть может, и жена его с ними заодно, несмотря на то, что вместе с ним проделала путь из Иерусалима до кибуца «Шорашим» в Негеве, чтобы предупредить их.

Но Нафтали простил ее. Женщину в ее положении следует защищать, ведь это их сына она носит в животе. Потому с ее приходом он как будто выпрямляется, пальцы сжимаются в кулаки, глаза блуждают, чтобы упредить врагов и скрыться. Вокруг него их каменные дома, ограды из кактусов, фруктовые сады и пустыня, ослепляющая своей сушью. Он тянет жену к воротам— бежать, но тут являются доктор Розенталь с медсестрой, заставляют его проглотить две красные таблетки, поят водой, охлаждающей его пыл, и госпожа Альдоби кладет прохладную успокаивающую руку ему на лоб, пока он не погружается в мягкую перину, прижавшись щекой к животу жены, укачиваемый ею, как в детстве.

Сон всегда благоприятно на него влияет. Если бы не сестры милосердия, он мог бы спать дни и ночи напролет. Утром он быстро одевается и бреется электробритвой. Острую бритву упрятали на хранение в сейф вместе с его ручными часами и поясом от брюк. Бреется Нафтали без зеркала, сопровождая подушечками пальцев электробритву, проверяя, не остались ли островки щетины, ведь он как-никак — будущий отец ребенка. Доктор Розенталь даже обещал им, что они смогут втроем жить в этой комнате, если Нафтали захочет. И Нафтали уверен: в этой гостинице он вне опасности. В коридоре он останавливается перед большим зеркалом. Лицо его посвежело, побритые скулы пополнели и покрылись румянцем. Только черные глаза сверкают и блестят белки, покрытые сетью красных прожилок, да и пиджак на нем как бы с чужого плеча, и лицо в зеркале незнакомое. Каждый день он вглядывается в зеркало, каждый день он отшатывается от него в испуге. Но зеркало твердо стоит на месте, прислоненное к высокой стене, забранное в резную позолоченную раму — память о днях, когда здесь проживали высокопоставленные постояльцы, направлявшиеся из Бейрута и Дамаска к священному камню Кааба или к камню в основании мира, с которого их Магомет поднялся на небо. Доктор Розенталь говорит, что человеку нельзя убегать от самого себя. И медсестра Дебора стоит сзади Нафтали против зеркала, поправляет свой белый чепец и, приветствуя Нафтали, говорит:

— С добрым утром.

— Доброе утро, — отвечает Нафтали и втягивает шею в плечи.

Может, сестра следит за ним по указанию врача, а затем поставит отрицательные баллы в истории его болезни. «Доброе утро, сестра Дебора, — повторяет он, напрягает шею и громко добавляет: — Светлое утро», хотя еще и не видел света нарождающегося дня. Комната его окружена глухими стенами, а форточка в верхней части двери выходит в коридор. Человек в своей комнате— как рыцарь в своем замке.

2

Доктор одобряет частые посещения госпожи Альдоби. Посещения эти способствуют выздоровлению ее мужа, следует из его объяснений. Вздувшийся ее живот вернет его к реальности, заново свяжет порванные нити.

Но Нафтали в часы ее посещений молчит. Опускает глаза, поглядывает на ее живот и снова чувствует тот же страх, ту же беспомощность и желание сбежать.

Быть может, все это под влиянием красных таблеток. Но глаза его вспыхивают, когда госпожа Альдоби упоминает швейную машину, которую он купил ей в годовщину их свадьбы. Она рассказывает ему, что научилась сужать ему брюки, чинить подкладку его пиджака, хотя рукава почему-то все еще распороты. Объясняет, какие колесики в машине смазала маслом, как он ее учил. Он ведь, несомненно, помнит, что она сразу же согласилась, когда он предложил купить ей швейную машину, только просила электрическую. Нафтали же заупрямился: только ножную, — и настоял на своем. После рабочего дня в бухгалтерской конторе, придя домой, он садился на скамеечку и педантично смазывал маслом детали машины. Правой рукой вдевал нить в ушко иголки, левой крутил колесо, приводя иголку на уровень ладони. Затем извлекал свой дорожный ранец, устанавливал обеими ладонями на столик машины, нажимал подошвой на педаль, поднимая и опуская ее, пока не слышал старую мелодию, знакомую ему еще из отцовского дома. Однажды он попросил жену привезти ему швейную машину. Когда они втроем будут жить в этой комнате, когда сын их родится, не будет необходимости искать новое укрытие. Но тут же понял, что ошибся. В тот день он накрылся с головой одеялом, и тело его тряслось, как в первые дни госпитализации. На следующий день он попросил вставить специальный замок в дверь. Несмотря на то, что доктор Розенталь поддержал его инициативу, Нафтали понял: это ничего не даст. Ведь ворота открыты, ограда пробита в разных местах, в расселинах скал затаились враги. «Вы тоже один из них, — обвинил он доктора, — они заплатили вам и обещали вас не трогать, — и он рвался к воротам: — Надо их немедленно запереть, вы слышите, запереть!» Он набросился на доктора, схватив его за горло. Тут он почувствовал укол в мышцу руки — и воцарилось безмолвие, мягкая, хрупкая белизна.

На следующий день доктор