разудалая отчаянная головушка сокол Поэт.

Куда в неведомые страны какие потянуло Тебя обиженнаго буднями и мелочью, непониманьем и одиночеством.

А там закатиться в гавань — в греческую кофейню — где играют в кости — выпить густого чорнаго турецкого кофе, закурить сигару — привезенную персами контрабандой и — обхватив голову — обдумать, что дальше.

Забраться ли в горы — в татарский аул поохотиться на диких коз.

Может быть сесть на корабль и укатить в Ялту — утешиться на качелях змеинноветвистой араукарии.

Али кинуться в раздолье волжское, бурлацкое широченное, размашное.

И гармонью русскую взять с собой.

Устроиться где нибудь у Жигулевских гор у рыбака в шалаше, ухи похлебать у костра, чайку попить, пошататься, помотаться, пожить босиком, в рубахе без пояса, с открытым воротом, с засученным рукавом.

На гармонье поиграть, попеть.

Вспомнить молодецкую вольную жизнь Стеньки Разина, разгуляться с песнями.

В Самаре, Саратове, Царицыне, Астрахани побывать, поболтаться по базарам.

И делом первым по циркам походить: нет ли там поискать славного богатыря несокрушимого, друга любимого Ивана Заикина (кто единственный авторитет — в пьяной драке его с Г. на крестинах у директора цирка Есиковского — свидетель Куприн — в Тифлисе зимой 1916 — оценил мою хватку орангутанга, когда я кинулся в качестве тамады разнимать львов).

И по пристаням конечно потолкаться вдоволь — В чайных чайку заказать с изюмом, дальше тронуться — куда потянет.

Али разом вертануть на Кавказ.

Маленький таши.

Большой таши.

Камарджоба Духан.

Мэ всвам гвинос у цхклот.

Пью кахетинское без воды.

Хочу куда рвутся шелестящие Крылья.

Или Поэту неблизка голуборогая Грузия.

Или Поэту неродна чорноласковая Армения, чьи пути — подвиги, чья судьба — священна, чьи призывы — Песни.

Кара-Дэрвиш помни:

И еще:

Куда-же — куда, Поэт.

Дальше.

Ах Ты кудрявая солнцевеющая голова а и где Твой перелетный покой, перелетная птица.

Дальше.

И Сам незнаешь, неведаешь.

Только бы раздольнее Неба — стремительнее Полет — ярче, сочнее, ядренее Жизнь — да больше Друзей, Чудаков, Футуристов — да чтобы и всем вокруг Вольно-Буйно жилось во все колокола.

И всетаки в Час Созерцанья Ты скажешь:

Дальше.

Поэт готовится к Отлету: Он целый день бирюзово смотрит на горизонт юго-восточного зова — Он слышит.

Дальше

Сейчас — вижу по солнцу — около семи.

Воскресенье. Июль — 2-е, 1917.

Каменка.

Я сижу — около дома — в лесу у костра.

Кипячу чайник.

Около в наберушке земляника — ждет.

Я подкладываю в огонь сучья, ворочаю угли.

У меня болит правый бок и левая лопатка; вчера метал сено, упрел, устал, в баню потом ходил — сразу легче стало.

Я плохой работник — у меня много природной силы, гибкости, ловкости, смекалки, но я пасую перед выносливостью мужика.

Быстро задыхаюсь, таю, нервничаю.

Ныне я много косил, но не днем когда захлестывает овод, а под вечер, как отзанимаюсь.

Ныне же в первый раз видел, как славно пахала пол озимое пар Маруся — жена Алешина.

Конечно плугом гена.

Скоро Маруся будет еще пахать — продолжать — ей нравится — легко, нужна сноровка.

Женщины — аристократки и крестьянки (у нас крестьянки пахать небудут) приезжайте смотреть: Маруся пашет и ей нравится

Я еще могу емко колоть дрова.

У нас гостит брат Петя — матрос.

Петя служит матросом-мотористом радиотелеграфа в Гельсинфорсе — вот уже восемь лет. Всю свою молодость, красоту дней, энергию, душу, надежды, возможности — весь смысл своей судьбы отдал казарме, запаху отхожаго места, скверной каше, дурному обращенью начальства, общей нестерпимой тоске таких же, как он, товарищей.

За что кому — во имя какое.

Ох — страшно — кошмарно об этом мыслить.

Нет человеческих сил слушать рассказы Пети о службе своей, перед которой каторга ему кажется желанным отдыхом.

В едком дыме костра — отмахиваясь преувеличенными движеньями — я ищу отвлеченья.

Дальше.

Около меня лежит блок-нот, подниму, стану писать еще биографию Великого Футуриста дальше.

Поэт-Йог — и загорелый от солнца — полуголый будто индус — неотрывно смотрит в огонь костра: может быть Он видит Себя на берегу священного Ганга у истока проникновенно повторяющего божественное имя Сиддарта Гаутемы — просветленного Творца буддизма.

Я пою Его Индию:

Я снимаю вскипевший чайник, завариваю чай, пью с земляникой, иногда пишу.

Сейчас Он думает о полученном только письме Своего славного друга — Марии Комаровой, знаменитой певицы — удивительной, чуткой, яркой, талантливой.

Мария зовет Его:

— Приезжай на Кавказ. Хочу слышать, чуять твои мысли, твои стихи. Я знаю тебе нехочется расставаться с милой