хлопок. Натягиваю привычно, чтобы складок не было. Это мой письменный стол. Здесь уже есть кое-что. Красным японским маркером. Какой оказался под рукой...

Я раздеваюсь. Это своего рода ритуал. Слава богу, что стало теплее.

Я спокоен.

Потом завязываю глаза шарфом. Он остался от матери. Уже вслепую нащупываю маркер и ложусь на простыню. Как матрос, я будто штопаю парус. Я дрожу от своего ветра.

Я лежу и пишу слова. Сначала это было игрой. А теперь это уже за пределами игры и неигры. Я использую древний навык самовыражения.

Левой рукой ощупываю путь маркера.

Слова пахнут спиртом. Я слышу свое дыхание.

С улицы доносятся крики детей. Они спорят о том, о чем я тоже когда-то спорил.

Я пишу об этом времени.

И грязная чистота детства, как серый саван моей прабабушки, колышется перед глазами...

Это так просто...

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Я вспоминаю солдата из моего детства...

Он тогда еще не был солдатом. Я увидел его впервые верхом на мотоцикле.

Это было в сумерках летом. Я сидел под старым карагачем и рассматривал свои руки.

Они меня поразили. Я увидел, что это руки отца. Руки моего отца, которого я ненавидел...

И когда я поднял голову, увидел его, едущего на пыльном мотоцикле. Странно, что я не услышал его приближения. Он ехал медленно, но ветер все равно натянул его распахнутую рубаху. Она летела, как знамя, за ним. В облаке пыли он пронесся мимо. Я успел заметить его загорелую грудь и худые, смуглые от пыли руки, держащие руль.

И странно, все это было одновременно и быстро и медленно. Мне казалось, он так долго проезжает мимо...

Затаившись, я смотрел, как он уезжает все дальше и дальше по степи.

И только потом я перевел дыхание.

Никто не должен был знать о моем открытии... О начале моего превращения в человека, который меня ненавидел... Так я увидел впервые Игоря. Верхом на старой "Яве", в облаке пыли, с рубашкой, развевающейся, как знамя... Это было что-то смутное...

Он был равнодушен и очень красив, когда проезжал мимо меня в тот день...

И в этом равнодушии, в этой красоте было что-то пугающее и одновременно дающее власть... Странную власть... В тот день меня коснулась красота, такая красота... В которой много смерти и чистоты.

Красота разрушения. Красота неподвластная, равнодушная.

Дуновение ветра, печаль коснулись моего лица... как предчувствие далекого урагана.

Я не знал тогда, как бывает прекрасен взорванный дом... И что в этом разрушении, в гибели, в смерти, в вое полярных волков, в стремлении китов к берегам, к гибели... В этом вихре больше священного, чем во всех слезах и молитвах...

Но тогда я не знал ничего такого. Просто что-то коснулось моего лица, как дуновение ветра, как печаль...

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Он жил в деревне недалеко от нашего городка.

Наше детство топтало одну вылизанную дождями и временем степь.

Мне было десять, ему, наверное, лет пятнадцать.

Я помню его хитрые и одновременно удивленные деревенские глаза.

Мои городские уже сужались и привыкали блуждать.

Я встречал его на песчаных пляжах, среди подростков, они курили в кустах, а потом с шумом, с хохотом вбегали в реку. А я лежал на траве, в тени, потея и стесняясь раздеться...

Я видел его в нашем городке, на площади, в День Победы, когда он шел среди учеников ПТУ. В колонне, с красными флагами, с лицом взволнованным и покрытым от ветра красными пятнами.

Я часто встречал его. Но никогда бы не решился заговорить. Я смотрел издалека. Как его лицо проплывало в толпе мимо...

Он скользил своими темными и одновременно прозрачными глазами по лицам... По моему жирному, восхищенному лицу и шел дальше.

Помню, как мы с мы с отцом ходили к реке и видели его мотоцикл, и отец пару раз хотел его оседлать, но смеясь отступал, и мы шли дальше.

Я был рад, что отец не решился сесть на его мотоцикл. И был бы рад, если бы мотоцикл сбросил отца...

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Я вспоминаю время любви между нами... Короткое время любви...

Время ненависти течет узко... Время равнодушия бесконечно...

Отец спит на берегу реки. Мы в деревне. Влажные сумерки. Распустились лилии.

Я погружал свои руки в глубокую воду и тянул стебель лилии. Он таинственно рвался, я слышал хлопок в глубине. И всплывал издалека долго кончик стебля.

Мы плыли с отцом на лодке. Я делал венок из кувшинок и лилий.

В этих сумерках, когда все вокруг задумалось.

Мы вошли в камыши. Поднялись на берег, курчавый от травы.

Отец лег и заснул.

Положив свою голову в венке из лилий ему на грудь, я смотрел, как паучок ползет в его зарослях между сосков. Его мощная грудь... Его родинки... Его могучий пупок... Руки, раскинутые в траве небрежно, как драгоценное оружие...

Я забрался на него верхом и, покачиваясь в такт его глубокому дыханию, будто плыл над травой...

Потом я лег на его грудь и перевернулся лицом в небо... В отце шла жизнь... Я слышал ее шум... Я слышал стук сердца... все это вошло в меня... Стук его сердца, и небо... И теперь, когда я слышу стук чьего-то сердца, я вижу небо...

И небо, один только взгляд в небо, и чье-то сердце стучит рядом...

Он проснулся и начал почему-то ругаться...

Столкнул меня с груди...

Я совсем не обиделся... Я прислушивался...

Пела кукушка... Я как будто услышал голос, который назвал мое имя. Не кличку "Фриц", а имя.

Я вскочил, и отец заорал.

Наверное, я наступил ему на руку. Схватив меня за ногу, он хотел повалить, но я вырвался. Это была неожиданная сила. А потом я сделал то, что никогда не делал до этого.

Я просто перешагнул через отца. Перепрыгнул и побежал в сторону леса.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Из всех живых существ я любил только прабабушку.

Она была слепая.

Я помню день, когда мой дед, превратившись, по обыкновению, в дьявола, метался по двору. В его руке был нож.

Он искал жену.

Ворвавшись к прабабушке, он орал.

Она сидела спокойно. Она была как теплый сухой букет. Я обнял ее, наверное, чтобы защитить. Дед был одержимый. Старый кореец Санхо, парикмахер, говорил моей матери. Она привела меня стричься. "В него вселилась китайская мать всех демонов", - шептал Санхо. Мои волосы встали дыбом. Я представил себе эту мать всех демонов.

Дедушка Санхо и мой дед часто пили пиво вместе.

Я удивлялся, думал, что мать всех демонов не действует на парикмахеров.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

"Сейчас будет кровь! - орал дед. - Я залью это бабье гнездо кровью! Где твоя дочь?! Куда ты ее спрятала?! И ты, выблядок! Сын психа