нашей эры. Но его произведение вдохновило и многих писателей Нового времени, в том числе Мольера и Лафонтена, который свел эту историю к знаменитому: «Любите, остальное не важно». Ибо во все века и все эпохи одно желание было для всех людей общим: желание счастья. И человек стремился к своему счастью: главной задачей античных философов было изменение государственной политики в целях улучшения жизни людей и вступления их на путь, ведущий к счастью. Однако очень скоро стало понятно, что путей много, но все они не ведут никуда и человеческое, так пылко желаемое счастье по-прежнему остается химерой, столь же недостижимой, сколь и неведомой. Судя по всему, счастье находилось в ведении скорее божественном, чем человеческом. Самое большее, что допускали мудрые философы, — это возможность достижения интеллектуальной радости, душевного мира. К сожалению, познать эту интеллектуальную радость способны были лишь немногие избранные, такие как, например, Сенека. Другие, коих было большинство, пытались маскировать осознание собственной ущербности с помощью ощущения счастья. Поскольку человеку никогда не хватало рассудительности, чтобы не следовать собственным инстинктам, он полагал, что найдет счастье в непосредственном удовлетворении своих естественных потребностей. Разумеется, существуют наслаждения утонченные и более низменные, наслаждения ума и наслаждения тела, но все они носят поверхностный характер, относятся к области простых, кратковременных ощущений. Жизнь наслаждения — это всего лишь вереница отдельных мгновений, примером чему служит Дон Жуан. Скрывая отсутствие счастья, наслаждение отвлекает от его поисков с помощью обманчивой иллюзии его присутствия. Вот почему к поиску наслаждений, равно как и к опьянению, прибегают отчаявшиеся и разочаровавшиеся.

Наслаждение, следовательно, является язвой, присущей всякой цивилизации, злом, принимаемым человеком за спасительное средство, но постепенно ведущим его к вырождению. С подобным развитием потребности к наслаждению мы подробным образом познакомимся на примере римской цивилизации, понимая термин «наслаждение» в самом широком смысле этого слова, распространяя его на самые разные области повседневной жизни. Мы заострим внимание не столько на глубоком анализе философских течений, сколько на различных проявлениях наслаждения в повседневном существовании человека. Потому что именно поиск наслаждений является основным занятием римлян конца периода Республики и периода Империи. Мораль и политика представляются пустыми разглагольствованиями и уступают место удовлетворению естественных потребностей. Самая популярная философия в Риме: жизнь коротка, надо этим пользоваться.

«Добродетель, философия, справедливость — все это треск пустых слов! Есть только одно счастье: угождать жизни, есть, пить, свободно распоряжаться имуществом. Это и значит жить, это и значит помнить о том, что ты смертен. Дни текут, проходит невозвратимая жизнь. Что же мы колеблемся? Что толку быть мудрым и навязывать воздержаность возрасту, который и может наслаждаться, и требует наслаждений, и скоро станет не годен для них? Зачем забегать вперед смерти и самому запрещать себе то, что она отнимет? У тебя нет ни любовницы, ни мальчика, которому даже любовница позавидует; каждый день ты выходишь трезвым; обедаешь ты так скромно, будто должен давать ежедневную запись расходов отцу на одобрение. Это значит не жить, а смотреть, как живут другие. Какое безумие — быть распорядителем имущества твоего наследника»^[3].

Таковы, согласно Сенеке, принципы доктрины, оправдывающей наслаждение, и философ советует своему ученику не следовать им. Но Сенека и Луцилий являются людьми образованными, они умеют обуздать свои инстинкты. Народ же не способен к интеллектуальной аскезе. Он борется со смертью и хочет отвлечься от неприятных мыслей. Что может лучше характеризовать подобное умонастроение, чем надгробная надпись:

«Мой возраст? Восемнадцать лет. Я счастливо жил к радости моего отца и друзей. Развлекайся, если можешь там; здесь же царит суровость»^[4].

Только мораль может встать на пути желания. Однако мораль находится на службе у господствующего класса. Она не берет в расчет природу, когда определяет понятия добра и зла, и с недоверием относится ко всему тому, что способствует наслаждению. Это противостояние господствующей морали и наслаждения отчетливо просматривается в эволюции культа богини, о которой нельзя не упомянуть, говоря о наслаждениях Древнего Рима, — Венеры. Сегодня Венера однозначно олицетворяет богиню любви и наслаждения. Но в Риме, особенно в притворно добродетельные времена Республики, все было по-другому. Венера являлась первоначально богиней весны, садов и цветов. Тем не менее Венеру очень быстро объединили с греческой богиней Афродитой, способствующей зарождению сексуального желания и плодовитости. Уже у Гомера Афродита становится богиней красоты, идеалом женских прелестей, зовущей к наслаждению. Мать Эрота, она наделяет своим очарованием таких легендарных женщин, как Елена, Медея, Пасифая, Федра. Никто не в силах сопротивляться ее совершенному профилю, ее улыбке, свежести ее тела; служительницами культа Венеры становятся проститутки. В Риме подобная богиня могла лишь внушать ужас цензорам пуританской Республики^[5]. Вот почему Венере пришлось так долго ждать, прежде чем в 295 году до н. э. в Риме ей был посвящен первый храм. А ведь этот храм был построен на деньги, собранные с римских дам из высшего общества, практиковавших преступную торговлю собственным телом. Даже эпитет, данный богине в посвящении — «Венере снисходительной», позволяет предполагать, что основатель храма надеялся тем самым уберечь от мщения богини тех матрон, которые недостаточно были преданы ей в своих неудержимых желаниях. Следовательно, не богине любви хотел он воздать честь, а той, кто хранит человека от излишеств страстей.

Для римлян Венера оставалась прежде всего «матерью» — матерью Энея и, следовательно, матерью всех римлян, ведущей и хранящей своих детей. Вот как изобразил ее Вергилий: «…И чело озарилось сиянием / Алым, и вкруг разлился от кудрей амвросии запах, / И соскользнули до пят одежды ее, и тотчас же / Поступь выдала им богиню»^[6]. В Помпеях, на одной из фресок, Венера представлена одетой в длинную тунику и сиреневый плащ, в величественной позе. На ней золотая диадема, в правой руке оливковая ветвь, в левой — скипетр. По обеим сторонам богини маленькие крылатые Амуры, один — в венке из листьев, другой — в пальмовом.