дрались друг с другом. Мы дрались из-за игрушек – его бесило, что в моем наборе «Лего» было больше деталей, чем в его, а меня – что у него был новенький велосипед, да еще с багажником над задним колесом. Он откусил головы моим пластмассовым солдатикам (1/32 натуральной величины) в форме 8-й британской армии, сражавшейся под командованием генерала Монтгомери с немцами в Северной Африке во время Второй мировой войны, а я отплатил ему тем, что растоптал всех игроков его настольного футбола. Мы дрались из-за того, какую телепрограмму смотреть: «Земное ускорение» или «Грандж Хилл»;^[3] из-за того, какой пудинг выбрать к чаю: «Мятную усладу ангелов» или «Неаполитанское мороженое». На кулаках мы выясняли, кто из футболистов «Лидс Юнайтед» (за эту команду болел отец) лучше: Дэнни полагал лучшим более техничного Поула Медели, а я Питера Лоримера, обладателя самого мощного удара, благодаря которому он забивал одиннадцатиметровых больше, чем любой из игроков лиги. Нам ничего не стоило разодраться даже из-за такого пустяка, как кому первому сунуть лопатку в только что открытую банку мармита. Мама всегда покупала огромные семейные банки, до дна которых можно было добраться только через несколько месяцев, поэтому в нашем доме почиталось за великую честь первым нарушить гладкую черную поверхность.

С самого моего появления на свет Дэнни испытывал ко мне жгучее чувство ревности, которое, как я думаю, и явилось причиной нашего постоянного и не прекращающегося соперничества. В течение долгого времени он относился ко мне, как явный и законченный шизофреник. Почти до шестилетнего возраста у него было как бы два лица – одно настоящее, другое – предъявляемое всем остальным. В присутствии мамы, папы. Тома или Софи Дэнни буквально излучал великодушие и благородство; безо всякого видимого повода он давал мне чуть ли не все свои игрушки. Он укачивал меня в кроватке; а чтобы показать всем, насколько нежно и сильно он любит меня, Дэнни налеплял мне на лоб переводные картинки из своей любимой «Книги джунглей». Но стоило нам остаться одним, как он отбирал свои игрушки, прихватывая при этом и мои, да еще к тому же щипался. Как это принято в румынской секретной полиции, Дэнни наносил мне такие телесные повреждения, в которых обвинить его было невозможно: следы его зубов на моих коленках и локтях всегда можно было выдать за ссадины, подученные при падении на бетонные плиты заднего двора; он выкручивал мои руки и ноги на манер того, как умельцы закручивают воздушные шарики-колбаски, создавая комичные подобия разных животных; он отрабатывал на мне придуманные им приемы боевых искусств, орудуя при этом подбородком, как резиновой дубинкой. Притиснув меня к полу в гостиной, он изо всей силы упирался им в мягкие и чувствительные части моего тела. «Ma, я не знаю, почему он плачет, может, он требует рожок».

Затем, когда мы немного подросли, он стал издеваться надо мной более изощренно. Дурачил меня, предлагая заведомо жульнические обмены игрушками; так однажды я согласился отдать ему весь набор фигурок утки Джемаймы с потомством за рулон туалетной бумаги, который он раскрасил золотой краской и поклялся, что это ключ, открывающий дверь в королевство лакричного шербета, которая находится в шкафу под лестницей. На поверку обещанное королевство оказалось тесным, темным, душным отделением шкафа, где мне было страшно и где он продержал меня взаперти почти час. «Ma, я понятия не имею, где он – может, спрятался где-нибудь, чтобы пошутить над нами».

Он заставлял меня лизать его подмышки, обещая за это 10 пенсов, и, конечно же, я не получал ни пенса. Он провоцировал меня на такие выходки, на которые сам никогда бы не осмелился.

– Ставлю мою пожарную машину из набора «Лего», что ты побоишься подойти к папе и сказать ему, что он чурбан.

– А я ставлю три мои куклы-неваляшки, что не побоюсь.

В 1979 году, когда мне было пять, а Дэнни шесть лет, мы переехали в район Крофт в Хестоне. В Крофте, который практически сливался с Лестером, мы поселились в тупике примерно в двух милях от дороги М4. Фасад нашего дома, имевшего общую стену с соседним, украшали большие мансардные окна с двойным остеклением, защищавшим наши уши от шума самолетов, идущих на посадку в Хитроу; в саду было осиное гнездо, пластиковый манеж да подвешенная к дереву резиновая шина, на которой мы раскачивались, как обезьяны, однако все наше внимание и любопытство было приковано к огромной таинственной кирпичной стене, перегораживающей дорогу и образующей тупик.

Все, что окружало нас в Крофте, было типично провинциальным, все, кроме этой самой стены. С восьми часов по утрам дорогу заполняли спешащие на работу мужчины, поголовно одетые в одинаковые костюмы. Другие мужчины сидели за баранками «фордов-гранада», кативших с черепашьей скоростью по лужам, в которых отражались дома и деревья, стоявшие по сторонам дороги. А потом на их пути оказывалась эта самая стена. Как мне тогда представлялось, высотой она была не менее десяти, а то и двенадцати футов, но в действительности, наверное, она была вдвое ниже. Острые куски стекла, посаженные на цемент, виднелись наверху. Нам было строго-настрого запрещено кататься около стены на велосипедах, не говоря уже о том, чтобы влезать на нее, однако мы постоянно думали о том, как бы нам это сделать, потому что звуки, доносившиеся из-за стены, напрочь лишали нас покоя.

По большей части мои воспоминания, связанные с Крофтом, расплывчаты и неотчетливы. Гулять мы выходили в ярко-желтых комбинезонах, купленных в Лидсе; мы учились ездить на двухколесных велосипедах без поддерживающих роликов; мы начали ходить в школу, а когда возвращались после занятий домой, мама встречала нас у калитки с морковкой, хотя мы с превеликим удовольствие предпочли бы морковке «сладкую парочку». Я помню, как жестоко покусали меня осы за то, что я воткнул черенок садовых граблей в их гнездо; помню также, как я проследил за превращением гусеницы, которую посадил в банку, в белую бабочку-капустницу, а Дэнни, чтобы перещеголять меня, вырастил из головастика лягушку.

Но самое яркое воспоминание связано с тем, как мы с Дэнни впервые заглянули за стену. Это произошло за несколько месяцев до того, как мы уехали из этого дома и переехали в Беконсфилд, но даже и сейчас могу с уверенностью сказать, что никогда мне не довелось испытать ничего более ужасного и волнующего. Мы сложили груду из мешков с мусором, которые еще не успели вывезти, вскарабкались на нее и увидели нечто совершенно необычное, похожее на то, что показывают в фильмах о Джеймсе Бонде. Оказалось, что за стеной, которая доставляла нам столько волнений, находилась военная база – солдаты, джипы, люди