это не у художника, а у самой товарища Жигаловой! — говорит кто-то из толпы.
— Товарища Жигаловой? Гм... Помоги-ка, Елдырин, снять плащ... Ужас, как жарко. Должно полагать, перед дождем... Одного только я не понимаю, чем тебе музыка помешала? — обращается Очумелов к Хрюкину. — По закону до одиннадцати часов вечера каждый гражданин имеет право играть на любом музыкальном инструменте, в том числе, на магнитофоне... Ты, должно быть, поругался с женой, а теперь ищешь, на ком зло сорвать... Известный народ! Знаю вас, склочников! Только бы анонимки писать да кляузы разводить!
— Нет, это не у Жигаловой... — глубокомысленно замечает рыжий общественник. — Будет она «жемайку» заводить, ей авторитет не позволит...
— Это ты верно знаешь?
— Верно!
— Я и сам знаю! У товарища Жигаловой, надо полагать, все пластинки — классические: Чайковский, Шульженко, Шопенгауэр там... А это — черт знает что! Абстракционизм какой-то, пошлость одна! Ты, Елдырин, дела этого не откладывай... нужно проучить! А то — напялит синие штаны...
— А может и у Жигаловой... — думает вслух активист. — Недавно видел, ей вроде бы какие-то пластинки на дом несли из «Мелодии»...
— Конечно, у Жигаловой, — говорит голос из толпы.
— Гм... Помоги-ка, брат Елдырин, надеть плащ... Что-то ветром подуло... Знобит... А вы, граждане, расходитесь... Нечего под чужими окнами толпиться, совесть надо иметь! У товарища Жигаловой может какой юбилей отмечается, а вы тут таращитесь, ушами хлопаете, как на сельской свадьбе!
— Вон домработница жигаловская идет, ее спросим! Ей, Прохоровна! Поди-ка, милая, сюда! Это твоя хозяйка музыку заводит?
— Выдумал! Она отродясь никакой музыки терпеть не может!
— И спрашивать тут долго нечего, — говорит Очумелов. — Художник нарушает! Что тут долго разговаривать! Выселить — и все! Оргии тут, понимаешь, развел!
— Это не она, — продолжает Прохоровна. — Это сынок ее, что намедни приехал... Какой день колобродит — в честь, значит, своего прибытия вновь под родительский кров... Не поспеваю за бутылками бегать... Навел дружков, девок, того гляди — нижний потолок обрушат! Страсть!
— Значит, сынок ихний приехали! Валера? — спрашивает Очумелов, и все лицо его заливается улыбкой умиления. — Ишь ты... А я и не знал! Погостить приехали?
— Приедешь, ежели из третьего института по шее вежливо сопроводили, — хмуро отвечает Прохоровна.
— Ишь ты... Соскучился по мамаше! А я ведь и не знал! Так это он веселится? Очень рад... Оригинальная мелодия... «Жямайка», а? Ха-ха-ха! Чувствуется столичная культура: ван-клиберновское что-то...
Прохоровна, не отвечая, ковыляет с тяжелой кошелкой к подъезду.
— А до этого космополита я еще доберусь! Я ему устрою — синие штаны! — грозит Очумелов и, запахивая плащ, продолжает свои путь по двору.
Она была уверена, что тайну надежнее хранить сообща.
Кто способен бережнее плагиатора донести мысли автора до читателя?
Спрос на книгу жалоб превышал предложения.
Анахронизмы: сапожник без сапог, пирожник без пирогов, продавец пива без «Жигулей».
Самые поучительные истории — «истории болезни».
Сколько старую перечницу ни ремонтировали — из нее все перец сыпался.
Профессор упорно откладывал встречу со старостью: свидания назначал молодым студенткам.
Микрофон отключили, и король эстрады оказался голым.
Зеленый змий: «Кошелек и жизнь!»
Иногда думают, что «достаток» — производное слова «достать»...
Зуб вылечили на «1» с флюсом.
Ничто не разделяет людей так, как переполненный трамвай.
Приемная комиссия решила, что принять дом можно, но жить в нем нельзя.
— Пять за поведение, — сказал врач больному старику.
— Значит, я снова впал в детство, — усмехнулся больной.
Листья, уносимые ветром, шептали: «Мы падаем, мы падаем, но мы летим...»
Холодные глаза не знают горячих слез.
Выступать с трибуны — еще не значит быть трибуном.
— Ну, как твое дело? — Лежит под пудом.
Если у него просили совет, он неизменно отвечал: «А я вам советую — как хотите».
Вольная жалуется: «У меня голова кружится, как спираль».
Девочка матери: «Это не и плачу, это глаза плакают».
Студент на экзамене: «Можно танцевать от объективных данных...» Второй студент:«Можно бы облокотиться на такие факты...»
— Не с кем мне теперь нервничать, — пожаловался старик. — Бабушка моя долго жить приказала.
ЛЕОНИД ЧЕРНЫШОВ
ВЫРУЧАЙ!
Скажи мне, кто прав? Буду ясности рад. Как друг выручай из беды. Одни утверждают: «Роман суховат!» Другие: «В нем мною воды!»
ТУНЕЯДЕЦ
Его удел Быть не у делИЛЬЯ ГЕРЧИКОВ ПО-СМЕШНОМУ О МНОГОМ
Литературные художества — это еще не художественная литература.Она была уверена, что тайну надежнее хранить сообща.
Кто способен бережнее плагиатора донести мысли автора до читателя?
Спрос на книгу жалоб превышал предложения.
Анахронизмы: сапожник без сапог, пирожник без пирогов, продавец пива без «Жигулей».
Самые поучительные истории — «истории болезни».
Сколько старую перечницу ни ремонтировали — из нее все перец сыпался.
Профессор упорно откладывал встречу со старостью: свидания назначал молодым студенткам.
Микрофон отключили, и король эстрады оказался голым.
Зеленый змий: «Кошелек и жизнь!»
Иногда думают, что «достаток» — производное слова «достать»...
Зуб вылечили на «1» с флюсом.
Ничто не разделяет людей так, как переполненный трамвай.
Приемная комиссия решила, что принять дом можно, но жить в нем нельзя.
ЯКОВ ИСАЕВ ЗАМЕТЫ
Листья, уносимые ветром, шептали: «Мы падаем, мы падаем, но мы летим...»
Холодные глаза не знают горячих слез.
Выступать с трибуны — еще не значит быть трибуном.
— Ну, как твое дело? — Лежит под пудом.
Если у него просили совет, он неизменно отвечал: «А я вам советую — как хотите».
Вольная жалуется: «У меня голова кружится, как спираль».
Девочка матери: «Это не и плачу, это глаза плакают».
Студент на экзамене: «Можно танцевать от объективных данных...» Второй студент:«Можно бы облокотиться на такие факты...»
— Не с кем мне теперь нервничать, — пожаловался старик. — Бабушка моя долго жить приказала.