пусть выступит вперед!

Тут случилось, что маленький Хуан, испуганный шумом и смятением, потянулся с рук Хосефы на руки к дону Фернандо. «Вот он – отец!» – завопил тогда какой-то голос; и: «Вот он – Херонимо Ругера!» – второй; и: «Вот они – святотатцы!» – третий; и: «Побейте их камнями! Побейте их камнями!» – весь собравшийся в храме Иисуса христианский народ.

Херонимо воскликнул:

– Остановитесь, бесчеловечные люди! Если вы ищете Херонимо Ругеру – так вот он! Оставьте этого ни в чем не повинного человека!

Беснующаяся толпа, смущенная заявлением Херонимо, остановилась, озадаченная; несколько рук отпустили дона Фернандо; в это мгновение к ним поспешно приблизился морской офицер высокого ранга и, протеснившись сквозь окружавшую их шумную толпу, спросил:

– Дон Фернандо Ормес! Что случилось с вами?

Тот отвечал, уже совершенно освободившись, с истинно героической находчивостью:

– Да! Посмотрите-ка, дон Алонсо, на этих злодеев! Я бы погиб, если бы этот достойный человек для успокоения разъяренной толпы не выдал себя за Херонимо Ругеру. Будьте добры, арестуйте его вместе с этой молодой дамой, ради их обоюдной безопасности, а вместе с тем и этого негодяя, – добавил он, хватая башмачника Педрильо, – который поднял весь этот бунт.

Башмачник воскликнул:

– Дон Алонсо Онореха! Ответьте по совести, разве эта девица не Хосефа Астерон?

Так как дон Алонсо, прекрасно знавший Хосефу, медлил с ответом и несколько голосов со вновь вспыхнувшим бешенством завопили: «Это – она! Это – она!» и «Смерть ей!» – то Хосефа, передав на руки дону Фернандо маленького Хуана и маленького Филиппа, которого до сих пор держал Херонимо, сказала:

– Идите, дон Фернандо, спасайте своих обоих детей и предоставьте нас нашей участи!

Дон Фернандо, приняв от нее детей, сказал, что он скорее готов погибнуть, чем допустить, чтобы кому-нибудь из его спутников причинили зло. Выпросив у морского офицера шпагу, он подал Хосефе руку и предложил другой паре следовать за ним. Им действительно удалось выйти из церкви, так как при подобных приготовлениях толпа расступилась перед ними с достаточной почтительностью; и они уже почитали себя спасенными. Но едва ступили они на площадь, также наполненную народом, как из преследовавшей их разъяренной толпы раздался голос: «Это – Херонимо Ругера, граждане, ведь я – его отец!» – и страшный удар дубины поверг его на землю. Шедшая с ним рядом донна Констанца с криком: «Иисус-Мария!» – бросилась к своему зятю, но уже раздался крик: «Монастырская девка!» – и удар дубины, нанесенный с другой стороны, поверг на землю рядом с Херонимо и ее, бездыханную.

– Чудовище, – закричал неизвестный, – это ведь донна Констанца Ксарес!

– Зачем они нас обманывали! – отвечал башмачник. – Отыщите настоящую и убейте ее!

Дон Фернандо, увидав труп донны Констанцы, воспылал гневом; он выхватил меч из ножен, взмахнул им и рассек бы пополам фанатика-злодея, вызвавшего все эти зверства, если бы тот не уклонился от удара. Но так как он не мог бы одолеть наступавшей на него толпы, то Хосефа с криком: «Прощайте, дон Фернандо, и будьте благополучны вы и дети! Вот! Убейте же меня, кровожадные тигры!» – бросилась добровольно в толпу, чтобы прекратить побоище. Педрильо ударом дубины свалил ее с ног. Затем, обрызганный ее кровью, завопил: «Пошлите ее ублюдка за ней в преисподнюю!» – и ринулся с еще не утоленной жаждой крови снова вперед. Дон Фернандо, этот богоподобный герой, стоял теперь, прислонившись спиною к церковной стене; левой рукой держал он детей, правой – меч! Каждым ударом он, словно молнией, поражал одного из нападавших; лев не мог бы обороняться лучше. Перед ним уже лежали во прахе семь кровожадных псов; сам вождь сатанинской шайки был ранен. Однако мастер Педрильо не успокоился до тех пор, пока ему не удалось за ноги оторвать у него от груди одного из мальчиков; он взмахнул им высоко над головою и раздробил его об угол одного из церковных пилястров. После этого настала тишина, и все разошлись.

Увидев перед собою своего маленького Хуана лежащим на земле с раздробленным черепом, из которого вытекал мозг, дон Фернандо с несказанным страданием возвел очи к небу. Морской офицер подошел к нему снова, пытался его утешить и уверял, что глубоко раскаивается в своем бездействии во время этой катастрофы, хотя в данном случае многие обстоятельства могли бы служить ему оправданием; на это дон Фернандо отвечал, что его ни в чем упрекнуть нельзя и он только просит его помочь унести тела убитых. Всех их во мраке наступающей ночи перенесли в дом дона Алонсо, куда последовал за ними и дон Фернандо, орошая обильными слезами лицо маленького Филиппа. Он провел у дона Алонсо и всю ночь и долго, придумывая разные предлоги, не решался сообщить жене о несчастье во всем его объеме, во-первых, потому, что она была больна, а во-вторых, потому, что не знал, как она отнесется к его поведению во время этого происшествия, но вскоре одна посетительница сообщила ей случайно все, что произошло; и эта прекрасная женщина, выплакав втихомолку свое материнское горе, однажды утром бросилась ему на шею с последней, еще не высохшей слезой, блестевшей на ее ресницах, и поцеловала его. Дон Фернандо и донна Эльвира взяли после этого маленького чужака в приемыши, и когда дон Фернандо сравнивал Филиппа с Хуаном и думал о том, как он приобрел того и другого, ему почти казалось, что он должен радоваться тому, что случилось.