узаконивал твой статус игрока надолго, почти пожизненно. И что бы ни сделал потом, все вспоминали о тебе сразу: «А, этот футболист, помню, как он не забил (или забил) такой голешник!»

Однажды мы сидели часа за два до начала игры на трибуне минского «Динамо» с Валерой Головкиным и наблюдали, как тренируются две легкоатлетки. Они отрабатывали шестьдесят метров со старта. Мы смотрели, помалкивали и вдруг Валера сказал: «Ну что, Щурец, поставим по пятерочке? Ты на какую?» «Я на красную маечку». «Ну, а мне другая…» …Совсем недавно мы встретились с другим моим бывшим футбольным дружком. Стояли в подъезде и толковали уже не помню о чем, и вот он говорит: «Смотри, по стеклу ползут вниз две капли…» Мы рассмеялись, ударили по рукам и разошлись в разные стороны.

Мяч, пробитый мною когда-то мимо ворот, до сих пор летит над землей.

Вратарь, бросившийся за ним, так и завис в воздухе.

Переполненный стадион, стоя, ревет, провожая глазами улетающий мяч.

Я застыл на опорной ноге, вытянув другую ему вослед.

Обе команды, как в музее мадам Тюссо, овосковели — каждый игрок в своей позе.

Судья, отвернувшись от атаки, все еще держит свисток во рту.

Трава футбольного газона выросла по самые плечи и продолжает расти…

Я дышу тяжко, посвистывая сквозь усы с проседью.

В небе стоит вечернее солнце и не садится за восточную трибуну.

Огромные легкие трибун задержали вдох и никак не выдохнут.

В комментаторской звонит телефон, желая узнать счет.

На табло горит ничейный результат, цифры с обеих сторон велики, и время — 10 февраля 1997 года.

Я сижу за компьютером и набираю эти строки.

Но.

Я все так же стою на опорной ноге, вытянув другую, посылая мяч, на переполненном стадионе, вздыхающем легкими трибун, вздыхающем по мячу, пролетающему мимо, и по вратарю, не достающему его, по мячу, улетающему все дальше и дальше от стадиона, заросшего травой, от игроков, застывших в позах античных атлетов с пустыми глазницами, полными слез…