практики переселения сознания в местный субъект. Во-первых, такое переселение крайне тяжело сказывается на сознании аборигена. Провалы в памяти, остаточные мысли, подозрения родных и близких, - как следствие, подавленность и депрессия. Все это не проходит бесследно и попадает в разряд потенциально необъяснимых явлений. Во-вторых, наблюдателю не так-то просто привыкнуть, а еще труднее отвыкнуть от некоторых весьма сомнительных форм деятельности субъекта.

В зале раздались смешки.

- Ничего смешного я не вижу, - осадила зал Джулия и продолжила. Наблюдатель превращается в своеобразного бациллоносителя между контролируемой планетой и сообществом. Трудно даже представить все негативные последствия такого ползучего контакта. Мы не застрахованы от заражения неизлечимыми общественными болезнями. Возможным выходом может стать повсеместное самопревращение наблюдателей. Здесь полезен опыт земноводных, - Джулия посмотрела на меня. - Судя по всему, им удалось достичь высочайшего уровня техники перевоплощения. Обратите внимание, теперь она показала прямо на меня, - совершенно неожиданная внешность, даже хвоста не видно. Я надеюсь, в своем выступлении представитель земнян поделится своим опытом.

Значит, она не шутила насчет моего выступления, с горечью подумал я и с упреком посмотрел на Джулию. Черт побери, нужно подыграть им. Но как? Прикинуться земноводным? Но я о них ничего не знаю. О саморазоблачении на заседании комиссии по борьбе с контактами не может быть и речи.

Я принялся лихорадочно читать рукопись.

"Высказанная выше идея о простоте нашего мира не нова. Достаточно вспомнить мыслителей прошлого..."

Я пролистал еще несколько страниц.

"...Возникает вполне естественный вопрос: а как много еще осталось неизвестного в этом лучшем из миров? Казалось бы, об этом можно только гадать. Гадать не нужно. Достаточно спокойно проанализировать ситуацию и станет ясно, что..."

В этот момент раздался гонг и председатель сказал:

- Хотя это и не принято, но, учитывая важность момента, мы сочли целесообразным выслушать нашего наблюдателя с Земли. Как говорится, мал золотник да дорог. Попросите, пожалуйста, в зал наблюдателя.

Хвостатый полиглот направился иноходью к двери. С каждым его шагом я все яснее и яснее осознавал, что моему инкогнито приходит конец. Он исчез за дверью и через мгновение появился снова. Вместе с ним показался бородатый мужик с удочкой, сачком и деревянным ящиком на ремне, перекинутым через плечо, в длинных, до пояса, резиновых сапогах, от которых на полу оставались мокрые следы. Он уверенно прошел к трибуне, прислонил к деревянному косяку удочку и сачок, снял с плеча ящик. Массируя затекшее от тяжести плечо, наклонился к микрофонам.

- Эх, мужики, мужики. Токмо самый клев пошел, а вы того... Весь вечер ждал, туды ее в качель. Вот так работаешь, работаешь на реке, а рыбку-то половить и некогда. То браконьеры... Да какие они браконьеры - все ж наши хлопцы, с Кулповки. Да. То хлопцы, то начальство, то комиссия, а то еще всякую макулатуру по реке собираешь...

Председатель постучал молоточком по столу. Мужик оглянулся на него и, помотав головой, давая знать, мол, намек понял, продолжал:

- Ну, заговорился я, граждане. Текучка заедает. Мнение мое такое: этот ваш, фу ты, наш контакт пока им не нужен. Худо-бедно пока живем, а там посмотрим...

Вдруг лицо его начало медленно вытягиваться и, достигнув максимально возможного растяжения, так и застыло. Мы смотрели друг другу в глаза. Все замерло.

Мгновение спустя сцена и зал задрожали, как изображение на киноэкране, когда застревает пленка в аппарате. От перегрева пленка начинает корежиться, а вслед за ней изгибается и морщится изображение. Так и произошло. Края конференц-зала (я только успел удивиться, откуда взялись края в круглом зале) заколыхались, а в центре, под приветственным лозунгом, образовалась огромная беспросветно черная дыра с рваными краями. Дыра быстро расползалась, поедая все: и стол с председателем и двумя тиграми, и деревянный ящик с удочкой и сачком, и трибуну с наблюдателем, и разнообразных внеземных существ в зале. Наступила полная темень.

Несколько позже откуда-то издалека послышался нарастающий пульсирующий гул. Когда гул превратился в грохот, темень покрылась светлыми пятнами, из которых постепенно возникло очертание вагона метро.

Все-таки сон, с облегчением подумал я и осторожно, не поворачивая головы, осмотрелся вокруг. Все было без подвоха, настоящее. И неяркие фонари, и блестящие никелированные поручни, и мягкие коричневые сиденья, и на них - совершенно нормальные пассажиры, из которых особенно нормальным выглядел бородатый мужик в длинных резиновых сапогах, с удочкой, сачком и деревянным ящиком.

Приснится же такое. Нарочно будешь думать - не придумаешь. А я-то хорош, начал я себя костить. "Ушыпныте меня". Гадал еще - сон не сон. А того не мог сообразить, дурья башка, что чепуха откровенная получается. По приметам не мог догадаться. Верное есть правило: если вокруг тебя фантастические несоответствия происходят, так и делай вывод, а не "шыпайся". Сон - романтическое состояние души. Кто это сказал?

Сон понемногу отходил, детали быстро стирались из памяти. Но я все не унимался. Еще эти странные фамилии. Как они - Стругацкий, что ли, Иванов. Откуда они взялись, не пойму. Уже по одному этому признаку можно было просыпаться.

По репродуктору объявили:

- Следующая станция - Земная Прим.

Надо бы очки импортные темные заказать. Скоро голубое солнце взойдет - полгода жары. Я расправил подмявшееся крыло и пошел к выходу.