звонко и заразительно, и птичий гомон становится оживленнее.

— А теперь не пора ли ехать домой? — спрашивает Владимир Ильич. — Но возвращаться мы будем по широкой проселочной дороге.

— Хорошо, хорошо, — соглашается Надежда Константиновна, счастливая от сознания, что ей удалось хоть немного рассеять Владимира Ильича. Она легко садится на седло. — Догоняй!..

Солнце клонилось к западу, когда подъезжали к дому.

— Держу пари — у нас в гостях Владимир Мартынович, — говорит Владимир Ильич, придерживая калитку, чтобы пропустить Надежду Константиновну, — видишь, у крыльца галоши и на перилах зонтик.

— А дождя не было уже дней десять, — весело замечает она.

Оба они любят этого человека.

Несколько лет назад, когда Владимир Мартынович был студентом Петербургского университета, он прочитал книгу Ленина «Что такое «друзья народа»…». Дома он торжественно объявил своей матушке, что наконец нашел цель в жизни и отныне все свои духовные и физические силы посвящает рабочей революции. Виргиния Карловна привлекла к себе сына и подумала: «Я всегда знала, что мой утенок будет лебедем», а вслух сказала: «Я с тобой, сынок». Первый адрес явочной квартиры и пароль Виргиния Карловна спрятала под валиком своей пышной прически.

Владимир Мартынович обосновался в Гельсингфорсе — так посоветовал партийный комитет, — работал библиотекарем в университетской библиотеке. Жили вдвоем с матушкой. По вечерам на Елизаветинской улице слышались звуки старинных романсов, и жители знали, что почтенная «Виргиния Смирнофф» со своим сыном «Вольдемаром» в четыре руки играют на фисгармонии. И сам полицмейстер города Гельсингфорса высмеял бы каждого, кто стал утверждать, что русский библиотекарь Владимир Смирнов и его добродушнейшая матушка занимаются опасной революционной деятельностью.

Товарищи рассказывали, как однажды Владимир Мартынович израсходовал на партийные дела, связанные с транспортом нелегальной литературы, все свои сбережения и сбережения Виргинии Карловны. Когда товарищи из партийного комитета хотели возместить его расходы, Владимир Мартынович не на шутку обиделся: «Я посвятил революции жизнь, так зачем же говорить о деньгах…»

Смирнов сидел на веранде. Владимир Ильич дружески протянул ему руку и, чтобы дать возможность справиться со смущением — Владимир Мартынович заикался, — стал весело рассказывать, как на обратном пути со съезда у Аландских островов их сильно потрепала буря. Все — и большевики и меньшевики — одинаково страдали морской болезнью.

— Вот здесь единение было полное, — смеясь, заключил Владимир Ильич.

— Как поживает ваша матушка? — осведомилась Надежда Константиновна.

Владимир Мартынович передал ей привет от Виргинии Карловны и сказал, что она хотела поехать вместе с ним, но дом у них сейчас полон родственников.

— Нельзя же всех этих тетей, дядей, племянников и сестер оставить без присмотра, — заметил он.

— Их у вас так много? — удивилась Надежда Константиновна.

— Племянников саженей сто, а дядей пудов десять, — ответил Владимир Мартынович и поймал на себе веселый недоумевающий взгляд Владимира Ильича.

Смутившись, что сказанное им походит на неуместную шутку, он пояснил: «племянники» — это бикфордов шнур «дяди» — динамит, «тети» — бомбы, а «сестры» — нелегальная литература.

— Это мы с боевиками на таком эзоповском языке разговариваем.

— Замечательно! — воскликнул Владимир Ильич. И Виргиния Карловна осталась одна со всем этим хозяйством?

— Да, да, — подтвердил Владимир Мартынович. Он ужесправился со смущением и не заикался. — Я ее просил только не использовать бикфордов шнур в качестве упаковочного материала. Однажды она уже сделала это. А «дядю» товарищи обещали забрать — у матушки от него болит голова.

— И в библиотеке у вас тоже полно «родственников»?

— Многовато, Владимир Ильич. Я затем и приехал, чтобы кое-что выяснить. Меки — извините, бывшие меньшевики — теперь ведь мы объединились…

— Меньшевики меньшевиками и остались, — заметил Владимир Ильич. — Этот съезд показал, что у рабочего класса может быть только одна партия — партия большевиков… Да, да, я вас слушаю, Владимир Мартынович.

— Так вот, эти самые меньшевики утверждают, что съезд высказался против вооруженного восстания и теперь, мол, оружие ни к чему…

— Все ваши «родственники», Владимир Мартынович, пролетариату пригодятся. Только выселить их надо и из библиотеки, и из вашей квартиры. А резолюция съезда о вооруженном восстании, навязанная меньшевиками, неправильная, и настанет время, когда ее поправят, поправят на деле, если не успеют изменить на бумаге.

— Так я и думал, — обрадовался Владимир Мартынович. — Тогда вопросов у меня больше нет. Я еще успею на вечерний поезд, не правда ли?

— Мы еще успеем поужинать. Я все приготовила, — отозвалась Надежда Константиновна и пригласила к столу.

Сгустились сумерки. Неправдоподобно большая луна повисла над домом и отразилась в разноцветных стеклах веранды. Хозяин-швед назвал этот дом «Ваза» в честь шведской королевской династии. Он и не помышлял о том, что в течение двух лет первой русской революции этот дом будет служить убежищем для человека, который утвердит и возвеличит самый угнетенный и обездоленный класс общества — класс пролетариев.

ТИШИНА

Вот уже несколько минут директор департамента полиции, прижав к уху телефонную трубку, слушает гневный голос министра внутренних дел. Бледное лицо шефа полиции покрылось малиновыми пятнами. Он пытается что-то сказать, но не может уловить паузы, чтобы вставить свое слово.

Перед столом директора департамента сидит адвокат Огородников, член Государственной думы, деятель кадетской партии. Он удобно расположился в кресле и, вытянув по ковру ноги, обутые в щегольские венские штиблеты, с тонкой усмешкой прислушивается к тяжелому дыханию шефа.

На стене висит портрет Николая II. Огородникову кажется, что царь лакированными сапогами опирается на лысину директора департамента полиции.

— Будет исполнено, господин министр! Примем все меры! Честь имею кланяться! — выпалил наконец шеф полиции и повесил трубку. Вытирая платком лицо, он покосился на Огородникова — не понял ли тот, как разносил его министр. — Прошу прощения. Дела, дела… Итак, я к вашим услугам.

— Влияние нашей партии, как вам известно, растет, — продолжал прерванную мысль Огородников. — В Государственной думе, на которую столь рассчитывает правительство, мы имеем больше трети мест. Это одно уже говорит о том, что народ идет за нами, за партией Народной свободы.

— Народ-то