Академия - из таких же!
Дальше начались различия. Ты рвался в науку, может быть, даже не ради этой
самой науки, а чтобы доказать всем (и прежде всего - самому себе) , что ты и здесь будешь
первым.
Я доказывать не рвался, во-первых, потому что мне к тому времени уже объяснили
доходчиво, кто попадѐт в адъюнктуру, кто – в ординатуру, а кто – в полк, в отдалѐнные
районы нашей тогда ещѐ безбрежной страны. В этом случае МФТИ и Академия
отличались, как день и ночь. Для моего ВУЗа моя неарийская фамилия была несколько
политически некорректной. Впрочем, в науку мне не очень-то и хотелось. Т.е. я, конечно, был не против стать профессором или, на худой конец, доцентом. Но ложиться костьми
ради весьма призрачной возможности... И это - посреди Ленинграда, с морем соблазнов!!!
Ну уж, увольте!
И уволили. Т.е. послали меня служить в маленькую часть в Средней Азии. А ты
остался в НИИ, в Подмосковье. И это было справедливо, не спорю, но это навсегда
развело нас по разным весовым категориям. Хотя тогда я ещѐ каждый год в отпуск
приезжал к тебе в Москву и, казалось, всѐ было по-прежнему. Мы спорили о Кортасаре и
Маркесе, слушали “Лед Зеппелин” и “Дип пѐрпл”, Высоцкого и Галича. Вот только...Для
меня это был глоток свежего воздуха после глухих азиатских пьянок на краю любимой
Родины, с хорошими мужиками, (дерьмо там редко задерживалось – жарко!), но не
читавшими почти ничего, кроме Устава и прочих воинских документов. А для тебя -
будни. И ты слегка устало втолковывал мне принятые среди московской интеллигенции
на тот момент истины. Потому что ты и был той самой московской интеллигенцией, аспирант физтеха!. А я, как однажды выразился наш общий друг Мишка: “Уже пропах
лошадьми и солдатским потом”. Хотя сам я этого “запаха” ещѐ не замечал...
Ещѐ через пару лет я вдруг обнаружил, что, доведись выбирать между тобой и ими, моими азиатскими друзьями-офицерами, я предпочѐл бы их. Они мне стали ближе. Мы с
ними жили одной жизнью, прыгали с парашютом на выжженную злым азиатским солнцем
голую степь, о которую при приземлении прикладывало так, что, казалось, если бы не
шлем, мозги вылетали бы сквозь черепную коробку. Мы бегали марш-броски, гоняли по
полигонам, стреляли, а потом – пили, пели, спорили и опять пили.
Они, эти мужики, были просты и надѐжны, как автомат Калашникова. Они не знали
ни Кортасара, ни Кафку, ни Феллини, а слово “импрессионист” принимали за
политическое ругательство, что-то вроде “ренегат”. Но в любой драке они становились с
тобой спина к спине, и ты мог быть за эту свою спину спокоен. Они и созданы были для
драки, для боя, в этом был смысл их существования. И постепенно я научился ценить
надежность и мужество выше интеллекта и тонкой душевной организации. И слава богу, иначе мне бы Афгана не пережить.
Я не хочу сказать, что ты был ненадѐжен или слаб - боже упаси! Просто тебя
нового я уже не знал, но, видя, как изменился я сам , догадывался, что и ты уже не тот. А
полностью верить не тому я уже не мог.
А потом началась афганская война. Собственно говоря, в отличие от 1941 г., в
данном случае она началась только для нас, тех, кто на неѐ попал. Страна этого сначала
просто не знала. Только в Ташкенте, Фергане да в Термезе, где дозаправлялись сотни
самолѐтов и вертолѐтов, да в среднеазиатских госпиталях, где вдруг появилось слишком
много раненых с огнестрельными ранениями.
Я не буду рассказывать тебе о войне: сегодня о ней знают все, кто хочет. Для
многих это уже история, например,для наших детей. Они здесь даже о Сталине знают
только, что” это русский главнокомандующий, который помог американцам выиграть
войну у Гитлера.” А внуки ещѐ слишком малы...Но один мой приезд напомню.
Это было в мае 81-го. Я приехал в отпуск, в Москву. Вы с Толиком встретили меня, повезли домой. Толик познакомил меня с женой, твою я уже знал раньше.
Всѐ было как обычно, как когда-то. Вот только я пришѐл с войны, и “как обычно”
- не мог. Я пил, как лошадь, я не понимал, о чѐм вы говорите, какие-то там квартиры, холодильники, обои, чьи-то интриги... У меня перед глазами стоял лейтенант Костя
Вишневкин, убитый рядом со мной, когда мы на марше в штабной машине играли в
преферанс. Пуля была случайной, стрелок нас видеть не мог. И другие лейтенанты, сержанты, солдаты, убитые там...
А вы мне не очень-то верили, в школе у меня была репутация фантазѐра. Меня
сегодняшнего вы не знали, а обьяснять не хотелось. Тем более, что в газетах мы , в
основном, кормили голодных афганцев, строили для них школы да сажали сады. А
убивали они, видимо, сами себя. По глупости. И мы - тоже. Сами себя. По
неосторожности...Более полумиллиона афганцев, более пятнадцати тысяч наших - это
только убитых. Раненных и искалеченных - гораздо больше.
Давно это было. Но досада - осталась.
Потом я понял: это не ваша вина, вы жили нормальной жизнью, думали о
нормальных вещах. Ненормальным был как раз я сам.
Но это и не моя вина.
А винить страну, в которой мы родились и выросли – глупо. Чхать она хотела на
наши обвинения! Незадолго до нашего рождения она и без войны проглотила пару
десятков миллионов своих детей - и не подавилась! Наши пятнадцать-двадцать тысяч ей -
тьфу...
В любом случае, наши ежегодные встречи на этом закончились. Наши пути разошлись
окончательно. На этот раз навсегда.
Ты ушѐл в бизнес.
Я - в воспоминания и водку.
А потом - в эмиграцию. И это уже была совсем другая жизнь, в которой я о тебе, если честно, почти и не вспоминал. И не только о тебе...
Так что, по-видимому, встреча не состоялась... Жаль, но не смертельно. Нельзя
войти дважды в воду быстротекущей реки, это не нами придумано. Друзья, как и
